Возвращение в Панджруд - Андрей Волос Страница 18

Рассказчик сложил руки так, будто и в самом деле держал чанг — левой охватил гриф, правой стал часто бить по воображаемым струнам, — и задребезжал нечистым козлетоном, воспроизводя всем известные стихи о чудной красоте бухарских садов Мулиан: о покрывающей их душистой пене цветущих яблонь, о том, как непреложен их зов и сколько наслаждений обещают они далекому путнику.

— Когда я спел первый бейт, — сказал он, откладывая в сторону свой призрачный чанг, — эмир Назр встрепенулся и отстранил от себя нагую красавицу, расчесывавшую ему волосы. Я спел второй...

Повествователь встал и оглянулся так, будто только что проснулся и не может понять, где находится.

Слушатели безмолвно смотрели на него.

— Я спел третий бейт! Вы все знаете — про то, сколь страстно шершавый брод Аму жаждет шелковым песком расстелиться под ноги своего владыки. Ну, тут уж он совсем очухался, провел ладонью по лицу, помотал головой, сел кое-как... потом и встал, сделал шаг к двери... как был — босиком... в нелепых каких-то подштанниках... еще шаг!.. еще!.. побежал!.. мне пришлось посторониться. Уже в спину ему я спел четвертый. А пятый и вовсе пропал даром, потому что эмир вырвал у конюха поводья и взлетел в седло!..

Слушатели дружно ахнули.

— И слуги догнали его, чтобы обуть и одеть, только через два фарсаха, в местечке Бурута, — торжествующе закончил рассказчик. — Вот какую силу имели мои слова!

Он печально усмехнулся.

Повисла тишина, которую совершенно неожиданно нарушил громкий смех человека, с интересом прислушивавшегося к окончанию истории в нескольких шагах от топчана.

Слушатели невольно закрутили головами.

— Да, уважаемый, — продолжая смеяться, сказал незнакомец. Он был высок ростом, плотен, чернобород, опоясан красным кушаком и в целом выглядел довольно величественно. — Из вас бы получилась неплохая Шахразада — ну, знаете, героиня этих новомодных арабских сказок. Вы все рассказали совершенно правильно, все так и было. И допустили только одну ошибку: мой давний друг и учитель Рудаки, на которого вы, к сожалению, совершенно не похожи, получил тогда вовсе не сто, а пять тысяч динаров.

Присутствующие удивленно зароптали.

— Что? — грозно сказал купец, толковавший про славного Самани, не желавшего строить стену. — Да кто вы такой? Вы хотите сказать, будто...

Услышав его голос, человек с тревожными глазами сначала распрямился, как если бы хотел броситься на обидчика, но тут же, напротив, съежился, свесил ноги с топчана и, вяло бормоча какую-то бессвязнцу, сунул их в свои дырявые сапоги.

— Я кто такой? — переспросил чернобородый в красном кушаке. — Меня зовут Шахбаз Бухари. А сказать я хочу именно то, что этот тип — самозванец и никакого отношения к Рудаки не имеет. Уж можете мне поверить.

В это самое время дверь комнатенки, где спал Джафар, отворилась, и сам он шаткой тенью появился на пороге.

— Шеравкан! Эй, Шеравкан!

Услышав его голос, Бухари резко повернулся. Уверенная улыбка, с которой он изобличал обманщика, сползла с лица.

— Шеравкан! — повторил слепец громче.

Бухари напряженно всматривался в сумрачное пространство, из которого доносился знакомый ему голос.

— Боже мой! — пробормотал он. — Неужели! Джафар, это вы?! Господи, что с вами?! Джафар!

— Бухари? — удивленно спросил слепец. Он повернул голову, прислушиваясь. — Неужели Бухари? Шахбаз, где ты?

Тихо смеясь, он протянул руки и неловко шагнул вперед.

* * *

Джафар сидел, подперев голову левой рукой. Правой он медленно покачивал пиалу.

Бухари подпирал голову обеими руками и вдобавок мотал ею из стороны в сторону, как если бы пытался избавиться от терзающей его боли.

— Что за зверье, господи!

— Да, да, — рассеянно сказал Джафар. — Хватит, дорогой мой. Согласись, что, даже если мы так зальем слезами округу, что расплодим лягушек, глаз у меня не прибавится.

Поднес пиалу ко рту, отпил.

— Это же звери, а не люди! — воскликнул Бухари плачущим голосом. — Почему именно с вами такое несчастье!

Джафар раздосадованно крякнул, посопел, потом сказал с усмешкой:

— Интересный вопрос, не спорю. Боюсь, правда, мы не найдем на него простого ответа. Скажи лучше, почему ты стал вдруг обращаться ко мне на “вы”? Думаешь, слепой я заслуживаю большего уважения, чем зрячий?

— Нет, не могу поверить, не могу! — повторял Бухари сквозь слезы.

Слепец взмахнул рукой, и пиала с громким треском раскололась о стену. Робкое пламя масляного фитиля испуганно затрепетало, тени метнулись по углам кельи.

— Ты заткнешься, наконец?! Или так и будешь выть, как поганый шакал?!

Бухари оцепенел.

Было слышно только тяжелое дыхание.

— Прости, — сказал в конце концов Джафар, протягивая руку, чтобы нашарить его ладонь и сжать ее. — Прости. Я не хотел. Прости. Видишь, у меня тоже выдержки не хватает, и я...

Бухари, всхлипнув, припал к его коленям.

— Ладно, перестань, — говорил Джафар, трепля его по плечу. — Перестань. Новые глаза мне уже никто не подарит, согласен? Не проводить же остаток жизни в бесконечных стенаниях. Шеравкан!

— Да?

— Придется заплатить за эту чертову пиалу... у нас еще есть деньги?

— Деньги?! — встрепенулся Бухари. — Бог с вами! Не думайте о деньгах! Уже завтра к полудню я буду в Бухаре. Я везу восемь тюков пенджабского кимекаба [24]. Восемь тюков златотканого кимекаба! Вы же знаете, племянник дал мне в долг под сорок процентов годовых... видите, вы меня отговаривали от этого предприятия, а как все славно вышло. Завтра я заложу часть и тут же пришлю вам деньги. Какой смысл идти в Панджруд пешком? Вы наймете повозку и...

— Тебе нельзя сейчас в Бухару, — прервал его Джафар. — Тебя тут же подгребут. Сочувствовал карматам? — сочувствовал. Со мной и с Муради знаком был? — был. Речи возмутительные слушал? — слушал. Этого хватит, уверяю тебя. В лучшем случае — станешь таким, как я. В худшем — вовсе голову снимут.

Бухари поежился.

— Разве они еще не остыли?

— Не знаю. Говорят, возле Арка кровь ручьями текла.

Купец ахнул.

— Так говорят, — невозмутимо уточнил Джафар.

— Но прошло уже полтора месяца, — робко заметил Шахбаз Бухари. — Может быть, все успокоилось? И потом, разве я — важная птица? Я всего лишь ваш ученик... мои стихи мало кому интересны.

Джафар пожал плечами.

— Насчет того, насколько успокоилось, не знаю... В яме сидел. Да и вообще мало что мог разглядеть... Ну да, конечно, тебя мало в чем можно обвинить... заходил иногда вместе с другими молодыми поэтами... рассуждал о поэзии... казалось бы, это не преступление. Но ведь можно и иначе вопрос поставить: с кем рассуждал о поэзии? С бунтовщиком Муради рассуждал, с поощрителем карматских идей Джафаром Рудаки рассуждал. Если с ними рассуждал, значит и сам такой.