Возвращение в Панджруд - Андрей Волос Страница 19

— Да-а-а, — вздохнул Бухари.

— И потом: был бы ты бедняк — дело другое. Но ты, к сожалению, человек сравнительно обеспеченный. Дом у тебя... имущество кое-какое... деньги в обороте... товары вот из Индии везешь. Почему не попользоваться? Тут же: так, мол, и так, поэт Шахбаз Бухари прибыл в Бухару с бесценным грузом пенджабского кимекаба. Кто сей Шахбаз? Известно кто: приверженец всемирной справедливости, сторонник двенадцатого имама, враг порядка и возмутитель спокойствия. Следовательно, сам он подлежит немедленной казни, а кимекаб его бесценный — столь же немедленной конфискации. Как прикажете, господин Гурган: прямо сейчас башку снести? А насчет кимекаба не беспокойтесь, доставим в сохранности.

И Джафар рассмеялся, качая головой, — похоже, ему нравилась собственная речь.

Бухари молчал, грызя ноготь на большом пальце.

— Пока соберешься объяснить, что вовсе ты не приверженец никакой, а напротив — верный слуга нового эмира. Впрочем, не знаю, — неожиданно переменил он мнение. — Может, и не так. Все-таки ты больше купец, чем поэт... пишешь не много, стихи твои малоизвестны... да и вообще.

Джафар осекся, будто чуть не сказал лишнего, пожевал губами.

— Да я не обижаюсь, учитель, — усмехнулся Бухари. — Я и сам знаю, что у меня таланта немного. Я ведь почему за стихи взялся? Понравилось мне с поэтами время проводить. Совсем другие люди. Со своим братом-купцом о чем толковать? Где повыгодней купить, как везти да кому сбыть подороже. День слушаешь, два, неделю, год — прямо выть хочется. А к поэтам придешь — благодать. Душа отдыхает! Они все о высоком. О божественном!

Бухари счастливо рассмеялся.

— Это да, — вздохнул слепец. — Те еще болтуны попадаются.

Помолчали.

— А брат ваш жив? — спросил Бухари.

— Шейзар? Был бы жив, нашел бы меня... но не знаю, ничего не могу сказать. Может, прячется.

Безнадежно махнув рукой:

— Я даже про Муслима ничего не знаю — жив ли, нет?

— Будем надеяться на лучшее... А эмир?

— Эмир? Эмир Назр отрекся в пользу сына Нуха... ныне сидит в Кухандизе. Во всяком случае, сидел. Теперь-то уж, может, и с голоду помер...

— Ужасно, — вздохнул Бухари. — И все равно мне нужно в Бухару. Племянник ждет денег. Или хотя бы товара. Мы разоримся, если я буду здесь сидеть. Что мне остается делать?

Джафар пожал плечами.

— Продай товар здесь, деньги поручи кому-нибудь из купцов, они люди честные, передадут твоему племяннику.

— Здесь я получу вчетверо меньше, — заметил Бухари и вдруг фыркнул: — Честные купцы! Знаю я этих честных купцов. Остригут как барана. Нет, нет, нет. Приеду, брошу товар на постоялом дворе, сам к племяннику. Он продаст кимекаб, хорошо заработаем. Пришлю вам денег, — вдохновенно говорил Бухари. Глаза его блуждали: должно быть, он просто описывал встающие перед ним мысленные картины. — Вы наймете повозку...

— Да что ты заладил про эту повозку! — возмутился Джафар. — Не нужна мне никакая повозка. Я пойду пешком.

— Почему?

— Так велел господин Гурган, — Джафар скрипуче рассмеялся. — И пусть весь Мавераннахр знает, какие веления вылетают из уст этого господина. Я буду идти и рассказывать, почему я делаю это!

— Да, но...

— Перестань! — снова вспылил слепец. — Неужели ты не понимаешь? Пешком ли я заявлюсь в Панджруд, на повозке ли прикачу, принесут меня рабы в паланкине или нечистые аджин [25]на ковре-самолете — все это не имеет ровно никакого значения.

Бухари помолчал, обдумывая сказанное.

— Что же тогда имеет значение? — спросил он.

Джафар не ответил — безмолвствовал, упрямо наклонив голову; желваки играли на скулах.

Сверчки голосили на восемь разных ладов, и казалось, что вся их несметная толпа собралась здесь, в этой затхлой комнатенке.

От длительности молчания перехватило горло, и тогда Шеравкан спросил, осторожно тронув слепца за колено:

— Учитель, вам другую пиалу принести?