Любовь гика - Кэтрин Данн Страница 17

Арти дернул головой и сердито уставился на меня. Высокие скулы проступили еще острее под туго натянутой кожей, под скулами пролегли темные тени. Ярость.

– Подними меня. Сейчас же.

Он был тяжелым, но я поднатужилась, подняла его вертикально, прижимая к себе двумя руками, потом согнулась в три погибели и взвалила Арти на плечо. Его голова и грудь смотрели назад, его круглые ягодицы выгибались у меня в руках.

– Ненавижу высокую траву. Ненавижу. – Его голос вонзался мне в левое ухо, пока мы медленно продвигались по полю. – Сама попробуй ползти по траве, где змеи прямо под носом. И коровье дерьмо.

Арти всегда разговаривал с публикой. Это придавало его выступлениям особое очарование, когда он – существо неземного вида, полузверь, полумиф – выныривал на поверхность, клал подбородок на край своего стеклянного бака и разговаривал «как все люди». Только он был не такой, как все люди.

Поначалу, когда Арти был совсем маленьким, Ал представлял его зрителям и говорил за него. Но Арти сделался старше и стал справляться самостоятельно. Уже очень скоро Ал отошел на второй план. Теперь он стоял у входа в шатер и зазывал публику.

Арти начинал с истолкований своих физических данных, но вскоре открыл для себя силу туманных речений и сентиментального вздора. Слащавые стишки с дешевых поздравительных открыток, звучащие вычурным речитативом из уст столь курьезного маленького уродца в освещенном прожекторами огромном аквариуме, неизменно имели успех у публики.

Арти с папой экспериментировали. Представление Арти менялось по мелочам: розовый свет вместо красного, – а иногда и по-крупному. Оно всегда проходило в шатре с рядами сидений для зрителей. Все внимание было направлено на Арти и его огромный аквариум. Какое-то время Арти исполнял «сухопутный выход». Он выползал на платформу над баком с водой и оттуда нырял. Потом решил, что зрителям нравится думать, будто он живет в воде постоянно, может, даже дышит в воде, как рыба. После этого он всегда представал перед публикой сразу в воде. Арти прятался за непрозрачным экраном и по папиному сигналу выплывал в освещенную часть аквариума. Когда ему надоело мокнуть в ожидании, он попросил, чтобы в донце бака с водой соорудили трубу-тоннель, и после этого ждал за сценой, на воздухе, а в нужный момент эффектно выплывал перед изумленной публикой. Арти «выстреливал» вверх в окружении подсвеченных пузырьков воздуха под записанные на пленку фанфары. Это мгновенно заводило публику.

Со временем Арти наскучила жаберная иллюзия мальчика-водяного, и в артурианский период он представал перед паствой (в отдалении, сидя в гольф-каре) на суше. Но это было позднее, а сначала он достаточно долго держался за свой водяной образ.

Как он однажды заметил с горечью, его облик был не настолько экстравагантным, чтобы удерживать внимание публики двадцать минут (именно столько длились его представления на начальном этапе), просто лежа на помосте и позволяя себя разглядывать. Надо было что-то делать. Тюленьи трюки с мячом, с которыми он выступал в раннем детстве, очень скоро ему надоели. Арти сосредоточился на плавании. Ярко освещенный гигантский аквариум в полутемном шатре был центром внимания. Движения Арти в колышущейся воде завораживали, гипнотизировали. Люди смотрели на воду и на плывущего странного мальчика, как смотрят на пламя. Стеклянная преграда между Арти и зрителями подчеркивала его необычность и снимала опасения почтеннейшей публики.

– Так я для них безопасен, – рассуждал Арти вслух. – Они могут расслабиться. Знают, что я не прыгну к ним на колени. (Арти часто ехидничал насчет коленей, поскольку у него самого их не было.)

– Это преступное расточительство: поражать воображение простаков и ничего с ними не делать, – сокрушался он.

Арти стал учиться красиво говорить. Декламировал стихи и цитировал слащавых философов, рассуждавших о человеческой природе. Папа хотел, чтобы Арти стал комиком и смешил публику. Ему казалось, что в исполнении Водяного мальчика это будет уникальный номер. Но Арти подобное не увлекало.

– Не хочу, чтобы эти придурки смеялись надо мной, – огрызался он. – Я хочу, чтобы они поражались, может быть, даже боялись меня, но смеяться они не будут. Ну, разве что иногда, потому что я остроумный, да. Но я им не клоун.

Редкие шутки Арти, коротенькие передышки в напряженно-мистических выступлениях, всегда были сдержанными, язвительными и направленными вовне. Он никогда не смеялся над собой.

Его туманные речи были густо замешены на эзотерике.

– Они хотят, чтобы их пугали и поражали. Для того они сюда и идут, – объяснял он.

Постепенно – и неизбежно – Арти открыл в себе оракула. «Оракула создает тот, кто задает вопрос и думает, будто слышит ответ». Арти прочитал много книг по восточной философии, и однажды, когда он с серьезным видом пересказывал их содержание, изливая восточную мудрость через край своего аквариума, какая-то бледная женщина, сидевшая в зале, поднялась и спросила, жив ли ее пятнадцатилетний сын, который полгода назад сбежал из дома.

Не задумавшись ни на секунду, без единой заминки Арти ответил:

– По ночам он рыдает в подушку и тоскует по дому, а днем работает, как настоящий мужчина, и молчит о своих переживаниях.

Женщина заголосила:

– Спасибо, спасибо, благослови тебя Бог! – И бросилась к выходу, рыдая и громко сморкаясь в носовой платок.

Наверное, она рассказала своим подругам, потому что на следующих двух представлениях вопросы от зрителей сыпались градом, и Арти отвечал на них. Все так же спонтанно и так же туманно.

Он подрядил рыжеволосую девчонку, продававшую билеты, раздавать зрителем картонные карточки, чтобы записывать на них вопросы. Его выступления теперь явственно отдавали хиромантией и гаданием «любит – не любит». Папа заказал несколько тысяч афиш «Спросите у Водяного мальчика».

Я не особенно хорошо знала близняшек. Наверное, Арти был прав, утверждая, что я им завидую. Они были такими прелестными и обаятельными. Их любила вся труппа. Их любила нормальная публика. В городах, где мы давали представления, молодые девчонки приходили на выступления близняшек, одетые в одну на двоих длинную юбку, подражая Элли и Ифи. Разумеется, Арти был отнюдь не в восторге от их бешеной популярности. Но он знал, как их расколоть. Для меня они были недосягаемы. Они все делали сами и не нуждались в моей помощи. Ифи всегда относилась ко мне по-доброму. Она ко всем относилась по-доброму. Но Элли держалась со мной отстраненно, мол, знай свое место, малявка. Они были полностью самодостаточны. И не нуждались ни в ком, кроме друг друга. Элли с ее твердым, «зубастым» характером управляла их телом.

Я помню Лил с ворохом костюмов в одной руке и пакетом попкорна в другой. Она стояла посреди нашего маленького парка аттракционов и строго мне выговаривала:

– Когда мы говорим об Элли и Ифи, Олимпия, то используем союз «и». Мы не говорим: «Элли с Ифи». Мы говорим: «Элли и Ифи».

Если стоять к ним лицом, Элли была слева, а Ифи – справа. Элли была правшой, Ифи – левшой. Но Ифи шагала правой ногой, а Элли – левой. Если дернуть Элли за волосы, Ифи тоже визжала. Если поцеловать Ифи в щеку, Элли улыбалась. Когда Элли сильно обожгла руку о машину для приготовления попкорна, Ифи тоже рыдала в голос и всю ночь не могла уснуть из-за боли. Они двигались грациозно и хорошо танцевали. У них были отдельные сердца, но одна на двоих кровеносная система, отдельные желудки, но общий кишечник. У них была одна печень и один комплект почек. У них было два мозга и две нервные системы, причудливым образом связанные между собой. Вдвоем они ели чуть больше, чем съел бы нормальный ребенок их комплекции и роста.