Один на миллион - Моника Вуд Страница 16

Говард был столь равнодушен в спальне, что даже ее шрама не замечал.

— И должна тебе сообщить, что уж никак не предполагала, что в конце жизни разболтаю свой секрет.

Но вот она разболтала, и теперь почувствовала опустошение в теле, пустую камеру, которую требовалось заполнить.

— А почему вы назвали вашего сына Лаурентас Стоукс?

— Имя ему дала Мод-Люси. Я хотела назвать его Иосиф — в честь мужа Марии, непорочной девы. Мод-Люси увезла его к себе в Граньярд и там воспитала среди своей родни.

— Вы с Виктором поженились? — спросил мальчик.

— Разве сумасброда пришпилишь к своей юбке? — Она погладила конверт. — После того как Мод-Люси увезла Лаурентаса в свои яблочные края, в прекрасную жизнь, я два года сортировала тряпье на целлюлозной фабрике, а потом мама отправила меня в Портленд на курсы секретарей в колледж Брукса, а потом я вышла замуж за вдовца Говарда Стэнхопа, он был старик — тридцать девять лет.

Мальчик ничего не говорил, только не сводил с нее доброго взгляда.

— Жизнь с Говардом была, скорее, несчастьем, — призналась она. — Это тоже секрет, пожалуй.

— Я умею хранить секреты, — сказал мальчик, глядя на нее так пристально, что она почувствовала себя раздетой — в хорошем смысле, словно сбросила дряхлость и стыд.

— Ну, довольно, — заметила она. — Посмотри, сколько в этом списке имен. Не думаю, что я когда-либо смогу вступить в соревнование. Не в этой жизни.

— Вы очень даже можете победить, — сказал он. — От вас требуется только одно — не умирать.

— Это, мой юный друг, легче сказать, чем сделать.

Мальчик положил диктофон между ними.

— Говорит мисс Уна Виткус, — объявил он. — Записываем историю ее жизни. Часть номер два.

— Не мог бы ты подыскать другое выражение вместо «история жизни»? Что-нибудь менее торжественное?

«А как надо сказать?» — спросил он одними губами. Свое объявление он произносил очень торжественно, а дальше придерживался прежней линии молчаливого участия, только шевелил губами и тыкал пальцем в вопросы мистера Линкмана («Ваше самое яркое воспоминание о Второй мировой войне? Что, по вашему мнению, является крупнейшим изобретением двадцатого века?») или по ходу дела составлял новые вопросы, без единой ошибки и для ее удобства поделив на части, и подвигал ей листок осторожно, чтобы шорох бумаги не записался на магнитофон.

Иногда он выключал магнитофон, чтобы задать какой-нибудь побочный вопрос («А как выглядел ваш ребенок?»), что приводило ее в замешательство и вызывало странное желание, чтобы он включил магнитофон и увековечил ее ответ. Его сосредоточенное внимание действовало на нее подобно эликсиру, развязывало язык и освежало память. Порой он забывал, что секрет, а что нет. Да и она, в общем, тоже.

* * *

Говорит мисс Уна Виткус. Записываем историю ее жизни. Часть номер два.

Не мог бы ты подыскать другое выражение вместо «история жизни»? Что-нибудь менее торжественное?

…

Ну не знаю. Воспоминания. Эпизоды. Мелочи — мелочи, из которых сложится что-нибудь — может быть. Хочу надеяться.

…

Ну ладно. Поехали.

…

Да какая разница, как он выглядел? Тощенькое, желтушное существо. Голова лысая, как яйцо. Бедняге чертовски не хотелось вылезать на свет божий. Хоть кость у меня была широкая, а в нем веса как в цыпленке, все равно пришлось его из меня вырезать. Слышал о таком? Кесарево сечение называется.

…

Ну да, ты же книгочей. Полагаю, ты все на свете знаешь.

…

Ну так вот. Нет, Лаурентас не был недоношенным, напротив, он был переношенным. Слава богу, я была молодая. Сейчас в это трудно поверить, но я была молодая. И выносливая.

…

Это очень мило с твоей стороны, спасибо тебе. Что со мной? Один комплимент — и голова кругом.

…

Да, про ребенка. Папа вырезал его, блестящая работа, по сравнению с этим фокусом блекнет все, что я видела, когда сбежала из дома. Мой собственный отец, типичный фермер с виду. Если бы не папа, я бы умерла. Надеюсь, я не очень пугаю тебя?

…

Вот и хорошо.

…

Ах да, верно. Для потомков: Юргис Виткус. Мой славный отец. Он не мог сдержать слез. До и после. Но только не во время операции. Во время операции он был само спокойствие. Я тоже ни разу не пискнула. Хватит того, что навлекла на родителей такой позор. Поэтому я терпела боль два с половиной дня, пока, наконец, папа — который, насколько я знала, был фермером, разводил вишни до того, как поступил в Америке на фабрику, — достал откуда-то кожаный чемоданчик, принес его в спальню и вынул оттуда скальпель, от его блеска я чуть не ослепла. Я вообще не понимала, что происходит. «Папа, — крикнула я. — Папа, что ты делаешь?»

…

Я даже подумала — на минутку, правда, — я подумала, он хочет меня убить за то, что я спуталась с русским.

…

Прости. Я забылась на секунду.

…

Что было перед этим? Ну, несмотря ни на что, я с радостью вернулась домой после всех приключений. Беременная, ясное дело. Мод-Люси приехала из своего Граньярда и заботилась обо мне.

…

Да, она бросила свою больную тетушку. Ради меня. Папа с годами стал неплохо говорить по-английски, но писал чудовищно. Мама еще хуже. Делала такие ошибки, что глаза на лоб лезли. Я никогда не видела этого письма, но из него Мод-Люси сделала вывод, что я умираю от чахотки. Представь себе ее удивление, когда она застала меня в полном здравии и круглую, как тыква.

…

Да-да, это так! Понятно, что нужно поднапрячь воображение, но я была пухлой и крепкой девушкой.

…

У тебя с воображением, конечно, все обстоит прекрасно. Кто еще вообразил бы, что такая старая развалина, как я, может побить мировой рекорд?

…

Продолжаем. Короче. Мод-Люси забрала меня к себе на третий этаж и взяла под свою опеку, читала мне книжки, а я уплетала зефирки из коробки, задрав ноги кверху. Она играла мне на пианино, пела и читала вслух очень длинный роман Чарльза Диккенса.

…

Холодный дом. Долго мы его читали. Я была совершенно счастлива. Может, это обстоятельство — женщина, которую я любила больше всех на свете, нянчилась со мной — ввело меня в заблуждение, что время можно повернуть вспять. Ты еще слишком мал и не понимаешь, как заманчива эта мысль. Я вообще забыла, что жду ребенка. Но срок рожать подошел и принес столько сюрпризов!

…

Сюрприз номер один — выяснилось, что от Мод-Люси Стоукс никакого проку — она только рыдала в голос и заламывала руки так, что чуть не вывихнула их. Мама поила меня виски из фарфоровой рюмочки для яиц, расписанной листочками. Еще одна вещь с родины, которую я никогда раньше не видела. «Ша, ша, ша», — приговаривала она. — «Ша, ша, ша».