Третьяков - Анна Федорец Страница 21

Круг литературных интересов Павла Михайловича был крайне разнообразен. В фондах Третьяковской галереи отложился любопытный документ — черновая запись книг, составленная П.М. Третьяковым. К сожалению, черновик не датирован, но, вероятнее всего, относится ко второй половине 1850-х годов193. Из этого списка видно, что Павел Михайлович увлекался не только художественной и беллетристической, но также исторической литературой. Он читал сочинения императрицы Екатерины II, Н.М. Карамзина, одного из Аксаковых. Больше других авторов Павел Михайлович любил А.С. Пушкина и Н.М. Карамзина, далее шли сочинения А.А. Бестужева-Марлинского, Ф.Ф. Булгарина, И.С. Тургенева, В.А. Жуковского. Всего в списке значится более 80 пунктов, под некоторыми из них числится по несколько томов. В списке чтения П.М. Третьякова — серьезные периодические издания: «Отечественныезаписки», «Современник»и «Пантеон». Помимо прозы и публицистики Павел Михайлович любил поэзию. А.П. Боткина вспоминает: «... поэзию Фета Павел Михайлович очень ценил. Не говоря о мелких стихотворениях, которые он вспоминал и цитировал, я помню его нередко с толстым томом стихотворных переводов Овидия в руках. Любил он стихи Майкова и Полонского, которые читались вслух за большим столом после обеда»194.

Крупный критик В.В. Стасов, лично знавший Третьякова, по-видимому, не слишком преувеличивал, когда утверждал, что Павел Михайлович прочел «в оригиналах все, что только было доступно в русской литературе каждому сколько-нибудь образованному человеку».

Позднее особую роль в жизни П.М. Третьякова играли произведения Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого.

В.П. Зилоти пишет: «... родители наши читали и перечитывали Достоевского почти круглый год, особенно летом, в свободное время. Читали и каждый врозь, и часто вместе. После ухода Наталии Васильевны (Н.В. Фофановой, воспитательницы дочерей Павла Михайловича. — А.Ф.) мамочка и мы обе с Сашей читали иногда вслух, по очереди, и так прочли многое из Достоевского, кроме “Братьев Карамазовых”. Мамочка взяла с меня слово, что я не буду читать этой книги раньше 25 лет, что я исполнила, и не жалею»195. И далее: «... отец наш поклонялся Толстому, как романисту и великому писателю. Как “философу” же — гораздо менее и не раз говаривал, что Лев Николаевич — гениален, а умна за него Софья Андреевна»196.

С Л.Н. Толстым Павел Михайлович был знаком лично, немало общался и, по свидетельству дочери, часто дискутировал с писателем. «В начале 80-х годов мы чаще и чаще слышали от нашего отца о его свиданиях со Львом Николаевичем Толстым: то последний заходил побеседовать с отцом, то отец заезжал к Льву Николаевичу. Беседы их всегда касались их мнений и взглядов о делании добра, о благотворительности, о терпимости, о непротивлении злу, об искусстве, о религии и о всех вопросах, в то время интересовавших Толстого. Он только что написал свою “Исповедь” и “В чем моя вера”. Это было начало расцвета его философских идей. Мы зачитывались его писаниями и с интересом слушали рассказы отца о его разговорах с Толстым; они почти все время спорили. Как-то отец сказал Толстому: “Вот когда вы, Лев Николаевич, научитесь прощать обиды, то тогда я поверю в искренность вашего учения о непротивлении злу”. Рассказывая это, отец ехидно-добродушно улыбался»197.

Особую роль играли книги в жизни Третьякова в те моменты, которые он проводил на даче — сперва в Кунцеве, а в 1880-х — в Куракине. «Помню, что за столом конца не было разговорам про книжки, которых у нас в Кунцеве лежала всюду тьма198». Воскресные дни могли отдаваться чтению едва ли не целиком, в будни этому занятию посвящался вечер. После того как он заканчивал обстригать сухие ветки с сирени или гулять по парку, Павел Михайлович «... обычно приходил в гостиную с книжкой, садился в совсем особенное кресло, оставшееся при Куракин- ском доме от прежних владельцев (кресло было низкое, круглое, подлокотники начинались низко, подымались откосо вверх и поддерживали руки, державшие книгу)»199. Чтение занимало весьма значительную часть свободного времени Третьякова.

Оно являлось для Павла Михайловича не просто способом заполнить досуг, а важным делом, требующим сосредоточения и работы мысли. В.В. Стасову Третьяков писал: «Я читаю не для удовольствия, а потому, что нужно знать, что пишут»200.

Тяга Третьякова к искусству одним чтением книг не ограничивалась. Его культурные запросы были весьма обширны. Регулярно и с удовольствием «... в театры и концерты ездил, когда шла опера или пьеса в первый раз, всегда с женой и дочерьми. И любил музыку»201.

О любви молодого Третьякова к театральному искусству и к опере красноречиво свидетельствуют его собственные письма матери. В 1852 году, впервые выехав в Петербург, он с восторгом пишет Александре Даниловне: «... Что за театры здесь. Что за артистические таланты, музыка и пр. Я видел Каратыгина, Мартынова, Самойлову (2-ю) и Орлову; кроме этих знаменитых артистов есть превосходные актеры: Максимов, Григорьев, Самойлова (1-я), Читау, Сосницкая, Дюр и пр., хорош также Марковецкий. Жулевой не видал еще. Орлова! Ваша любимица Орлова очаровала меня! Она, кажется, усовершенствовалась еще более»202. Эти же имена встречаются в черновых записях П.М. Третьякова, хранящихся в фондах Третьяковской галереи. По купеческой привычке он досконально фиксирует все посещенные им пьесы и игравших в них артистов203.Через несколько дней Павел Михайлович добавляет: «... Слышал один раз итальянскую оперу и два раза еще видел Каратыгина»204. И позже: «... отправляясь в Петербург, я предположил прожить в нем две недели и непременно быть в 14 театральных спектаклях; по случаю траура театры были закрыты 4 дня, и потому вместо 14 я намерен прожить здесь 18 дней»205. Это пишет человек не просто желающий приобщиться к миру высокой культуры, но давно уже погруженный в него с головой и получающий истинное удовольствие от соприкосновения с ним. Это наслаждение Третьяков не оставлял даже на пике своей коллекционерской, общественной и предпринимательской деятельности. В.П. Зилоти вспоминала: «... “Кармен” гремела в Петербурге с осени 1882 года; пела и сводила всех с ума в этой роли Ферни-Джермано. Отец наш, бывши в числе поклонников и этой оперы, и исполнительницы, “стрелял в Питер” то и дело, чтоб послушать лишний раз»206.

Крепкая любовь к чтению и театру сочеталась в личности Третьякова с искренней привязанностью к музыке. «Любил папочка... слушать музыку. Чего-чего я ему не переиграла за 7 лет моей жизни в Куракине!»207 Павел Михайлович был с 1860 года действительным членом Московского отделения Императорского Русского музыкального общества (ИРМО), «... так что наши родители ездили во все концерты ИРМО»208.

Третьяков не был человеком сухим, бесстрастным, устремленным к одной-единственной цели. У него действительно имелась цель, к которой он последовательно стремился всю жизнь, — создание галереи русской живописи. Но вряд ли он смог бы претворить ее в жизнь, не стремясь всеми возможными средствами развить и усовершенствовать художественный вкус. Павел Михайлович из года в год занимался самообразованием как умственным трудом. Отдыхать в привычном смысле слова, то есть на время выкидывая из головы насущные дела и полностью расслабляясь, он не умел. Зато Третьяков прекрасно умел чередовать деятельность. Отдых его заключался в переходе от торговых дел к живописным, от живописных к музыкальным — и снова к торговым. Как бы ни были серьезны увлечения Павла Михайловича, они никогда не шли во вред основному — торговому, а затем и промышленному, — делу, а всегда дополняли его, позволяли достигать в нем большего совершенства.