Смерть Ахиллеса - Борис Акунин Страница 16

Рот графини изогнулся наподобие коромысла, идальше говорить она не смогла.

— На все воля Божья, — растеряннопробормотал герцог и в панике оглянулся на Долгорукого и Фандорина.

— Евгений Максимилианович, вашевысочество, уверяю вас, что обстоятельства безвременной кончины вашегородственника тщательнейше расследуются, — взволнованным голосом сообщилгубернатор. — Вот господин Фандорин, мой чиновник для наиважнейшихпоручений, этим занимается.

Эраст Петрович поклонился, и герцог задержалвзгляд на лице молодого чиновника, а графиня залилась слезами еще пуще.

— Зинаида Дмитриевна, душенька, —всхлипнул и князь. — Эраст Петрович — боевой товарищ вашего братца. Поволе случая остановился в той же гостинице, у Дюссо. Очень толковый и опытныйследователь, во всем разберется и доложит. А плакать что же, ведь не вернешь…

Пенсне Евгения Максимилиановича блеснулохолодно и начальственно:

— Если господин Фандорин выяснитчто-нибудь важное, прошу немедвенно сообщить лично мне. Пока не прибыв великийкнязь Кирилл Александрович, я представляю здесь особу государя императора.

Эраст Петрович еще раз молча поклонился.

— Да, государь… — Зинаида Дмитриевнатрясущимися руками достала из ридикюля смятую телеграмму. — Доставиливысочайшую депешу. «Поражен и огорчен внезапной смертью генерал-адъютантаСоболева. — Всхлипнув и высморкавшись, стала читать дальше. — Потерядля русской армии трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильнооплакиваемая. Грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей.Александр».

Фандорин чуть приподнял брови — телеграммапоказалась ему холодноватой. «Трудно заменимая»? То есть получается, чтозаменить все-таки можно? «Грустно» — и только-то?

— Завтра проводы и панихида, —сказал Долгорукой. — Москвичи желают отдать герою последнюю дань. Потом,очевидно, тело поездом отправят в столицу? Его величество навернякараспорядится устроить государственные похороны. Многие с Михайлой Соболевымпроститься захотят. — Губернатор приосанился. — Меры, вашевысочество, приняты. Тело забальзамировано, так что препятствий не возникнет.

Герцог искоса взглянул на жену, утиравшуюнеиссякаемые слезы. Вполголоса сказал:

— Видите ли, князь, император пошевнавстречу пожеваниям семьи и позволив хоронить Мишеля по-семейному, в рязанскомимении.

Владимир Андреевич с чуть излишней, какпоказалось Фандорину, поспешностью подхватил:

— И правильно, так оно человечней, безпомпы-то. Какой человек был, просто душа-человек.

Вот этого говорить не следовало. Начавшаяуспокаиваться графиня разрыдалась пуще прежнего. Губернатор часто заморгал,вынул преогромный платок, по-отечески вытер Зинаиде Дмитриевне лицо, послечего, расчувствовавшись, шумно в него высморкался. Евгений Максимилиановичвзирал на славянскую несдержанность чувств с некоторой растерянностью.

— Что же это, Влади… ВладимирАндре…евич. — Графиня припала к выпяченной корсетом груди князя. —Ведь он меня только на шесть лет старше… У-у-у, — вырвалось у нее неаристократическое, а вполне простонародное, бабье завывание, и Долгорукойсовсем скис.

— Голубчик, — гнусавым отпереживаний голосом указал он Фандорину поверх русого затылка ЗинаидыДмитриевны. — Вы того… Вы поезжайте. Я побуду тут. Езжайте себе с Фролом,езжайте. Карета пусть после за мной вернется. А вы поговорите там с ЕвгениемОсиповичем. Сами решайте. Видите, какие дела-то…

Всю обратную дорогу Фрол Григорьевич жаловалсяна интриганов (которых называл «антрегантами») и казнокрадов.

— Ведь что делают, ироды! Кажная тляноровит свой кусок урвать! Хочет торговый человек лавку открыть — к примеру,портками плисовыми торговать. Вроде бы чего проще? Плати городскую податьпятнадцать целковых, да торгуй. Ан нет! Околоточному дай, акцизному дай, врачусанитарному дай! И все мимо казны! А портки — им красная цена рупь с полтиной —уж по трешнице идут. Не Москва, а чистые жунгли.

— Что? — не понял Фандорин.

— Жунгли. Зверь на звере! Или хоть водкувзять. Э-э, сударь, с водкой цельная трагедия. Вот я вам расскажу…

И последовала драматическая история о том, какторговцы в нарушение всех божеских и человеческих законов покупают у акцизныхчиновников гербовые марки по копейке за штуку и лепят их на бутылки ссамогонкой, выдавая ее за казенный продукт. Эраст Петрович не знал, что на этосказать, но, к счастью, его участия в разговоре, кажется, и не требовалось.

Когда карета, грохоча по брусчатке, подъехалак парадному входу в губернаторскую резиденцию, Ведищев оборвал свою филиппикуна полуслове:

— Вы ступайте себе прямо в кабинет.Полицмейстер уж, поди, заждался. А я по делам. — И с неожиданной для еголет и важных бакенбард резвостью юркнул куда-то и боковой коридорчик.

* * *

Разговор с глазу на глаз получился удачный,профессиональный. Фандорин и Караченцев понимали друг друга с полуслова, и этогрело душу обоим.

Генерал расположился в кресле у окна, ЭрастПетрович сел напротив на бархатный стул.

— Давайте я вам сначала про герраКнабе, — начал Евгений Осипович, держа наготове папку, однако до поры довремени в нее не заглядывая. — Личность мне хорошо известная. Просто нежелал при таком скоплении. — Он выразительно покривил губы, и Фандоринпонял, что это намек на Хуртинского. Генерал похлопал по своей папке. — Уменя тут секретный циркуляр еще от прошлого года. Из Департамента, из Третьегоделопроизводства, которое, как вам известно, ведает всеми политическими делами,предписывают приглядывать за Гансом-Георгом Кнабе. Чтобы не зарывался.

Эраст Петрович вопросительно склонил головунабок.

— Шпион, — пояснилобер-полицеймейстер. — По нашим сведениям, капитан германского генштаба.Резидент кайзерской разведки в Москве. Зная это, я поверил вашему рассказусразу и безоговорочно.

— Не берете, п-потому что лучше известныйрезидент, чем неизвестный? — не столько спросил, сколько уточнилколлежский асессор.

— Именно. Да и есть свои правиладипломатического приличия. Ну, арестую я его, вышлю. И что? Немцы тут жекакого-нибудь нашего вышлют. Кому это нужно? Трогать резидентов без особого нато распоряжения не положено. Однако данный случай переходит все границыджентльменства.

Эраст Петрович от такого understatement [4] поневоле улыбнулся:

— Мягко говоря, да.