Тень - Карин Альвтеген Страница 13

Находиться рядом почти невозможно. До следующей поездки оставалось двадцать четыре часа.

Она перевернула газетную страницу. Сделала глоток кофе. Собрала ладонью крошки от съеденного бутерброда в маленькую горку.

Молчание парализовывало. Стук сердца казался оглушительным. Нужно обязательно что-нибудь сказать, чтобы разрядить обстановку. Но говорить нечего. Абсолютно.

Когда молчание стало совсем невыносимым, он собрался встать и уйти, но тут его взгляд случайно упал на горку крошек, которая только что была сухой и высокой и вдруг превратилась в пологую и мокрую. Он растерянно застыл на месте, не сводя глаз со стола. В следующее мгновение его опасения подтвердились — две новые слезы упали рядом с хлебными крошками.

Все, что недавно казалось ему невыносимым, оказалось ерундой по сравнению с ситуацией, в которой он оказался сейчас.

Луиза плакала. Его холодная жена, которая никогда не демонстрировала никаких чувств, кроме разной степени раздражения, сидела напротив и плакала так, что слезы градом текли по ее лицу.

Но еще больший страх вызывало то, что она ждала утешения от него. От него, который даже не представлял, что в подобных случаях делать, и ничего об этом не знал. Кроме, пожалуй, того, что ее слезы растопили тонкий лед, который еще минуту назад казался опасным, но все-таки защищал от того, что скрывалось под ним и было еще страшнее. От того, что обязательно всплывет на поверхность, если он признается, что заметил ее слезы.

Мгновение он решал, как поступить. С ее склоненного лица падали на стол слезы; еще чуть-чуть, и ему уже не удастся уйти, сделав вид, будто он ничего не заметил. Но принять решение он так и не успел. Не глядя на него, она протянула руку за кофе и в следующую секунду опрокинула чашку на стол.

Ее оплошность лишила его возможности спастись.

— Черт!

Слезы, с которыми она пыталась справиться, прорвались наружу. Он, не успев придумать ничего лучше, рассмеялся:

— Ерунда, подумаешь, кофе!

Она спрятала лицо в ладонях и заплакала навзрыд. Он сидел, глядя в одну точку, и ждал. Никогда раньше он не видел, как она плачет. Он понятия не имел, что это может значить и как ему следует себя вести. Минуты шли. Она плакала, а он в растерянности пытался справиться с ситуацией. Конечно, нужно встать, подойти к жене, обнять. Попытаться унять ее боль. Но он не мог. Не мог пошевелиться. Обвившись вокруг стола, невидимая веревка связала его по рукам и ногам.

— Так больше нельзя.

У него перехватило дыхание. Он спешно перебирал в уме прежний опыт, пытаясь определить, как действовать дальше. Больше всего ему бы хотелось встать и уйти, притворившись, что он ничего не слышал. Прочь от слез и ненужных разговоров.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

В следующее мгновение их взгляды встретились, и он быстро отвел глаза, испугавшись нежданного контакта.

— Не понимаешь? Чего ты не понимаешь?

Луиза быстро вытерла щеки, провела рукой под носом. Она словно бросила ручную гранату, знала, что время пошло. И все же колебалась. Хотела сказать больше, но не решалась.

— Я так больше не могу.

Он сглотнул. Пролитый кофе впитался в газету, страницы окрасились в коричневый цвет. Он хотел принести тряпку, но боялся пошевелиться.

— Мы ничего не делаем вместе, мы даже не разговариваем. Как будто мы с Эллен живем тут одни. Тебя никогда нет дома. А когда ты здесь, то… Мы…

Она замолчала. Опустила взгляд и закрыла лицо руками. Потом встала, оторвала от рулона бумажное полотенце, высморкалась и вытерла под глазами. Она всегда внимательно относилась к собственной внешности, вот и сейчас, расстроенная, в слезах, не забывает думать, как выглядит со стороны.

К ее злости он привык. Внезапные приступы гнева оправдывали его отстраненность и заставляли надевать броню. Но сейчас ей удалось пробить броню. Она прекратила сражение и признала себя слабой, нуждающейся в утешении и понимании. Он предпочел бы, чтобы она была злой.

Луиза вернулась к столу. Слезы иссякли, но лицо слегка припухло. На щеках остались белые следы, тушь под глазами размазалась.

— Мы даже не прикасаемся друг к другу.

Она произнесла это, словно стесняясь, и Ян-Эрик заметил, что она покраснела, даже на шее проступили красные пятна. Луиза опустила глаза, ее ноготь с безупречным маникюром коснулся проклятых крошек. И дернуло же его обратить на них внимание. Сердце громко стучало.

Все, что он годами умудрялся замалчивать, обрело форму и превратилось в огонь, пылающий на столе между ними. В отчаянии он пытался что-нибудь сказать. И не мог придумать ничего, что помогло бы ему выкрутиться из сложившейся ситуации. В растерянности Ян-Эрик поднял руку и посмотрел на часы, и Луиза уловила этот жест, хотя сидела, опустив глаза в стол.

— Ты спешишь?

— Нет, совсем нет.

Поднимая свою чашку, он заметил, что у него дрожат руки.

Сидящая напротив него Луиза сделала глубокий вдох, словно собираясь с силами.

— Ради Элен я готова бороться, но у меня нет сил делать это одной.

Прошло несколько секунд. Его тошнило от происходящего.

— У меня есть предложение.

Ему стало страшно. Неужели ему придется идти в спальню и заниматься с ней сексом?

— Я хочу, чтобы ты начал ходить на психотерапию.

— Что?

Поворот оказался таким неожиданным, что он даже позабыл о своем страхе.

— Психотерапию? Мне? Зачем?

Она не ответила. Просто пристально смотрела на него какое-то время, потом снова вернулась к своим крошкам.

— Я полгода ходила, и мне помогло. Тебе, наверное, тоже будет полезно.

Тут он действительно удивился:

— Ты ходила на психотерапию?

— Да.

— Почему ты не рассказывала об этом?

— Я не думала, что тебе это интересно. В нашей семье ведь ничего друг другу не рассказывают. Редко собираются вместе. А на телефон ты вообще не отвечаешь.

Сердитые нотки быстро переместили их на привычную территорию, где у него уже были свои укрытия. К чему эти вечные упреки? Он работает как проклятый, чтобы содержать семью, а она все равно недовольна. Просторная пятикомнатная квартира в дорогом районе Эстермальм, которую им продали существенно дешевле, только потому, что они носят фамилию Рагнерфельдт. Похоже, она забыла разницу между обязанностью и привилегией. Он зарабатывает на хлеб популяризацией искусства, распространяет знания и учреждает проекты, от которых мир становится лучше. Он приносит пользу. И миру, и своей семье. Именно благодаря ему потрясающая проза Акселя Рагнерфельдта сегодня ассоциируется с гуманитарными миссиями. Все, о чем писал отец, в руках сына превратилось в конкретные дела, ведь именно он стал инициатором многих проектов. Он многого добился, с ним считаются, к нему относятся с уважением. Он доказал это. И несмотря на это, дома его ждут лишь обвинения и ее кислая мина.