Измена, сыск и хеппи-энд - Светлана Гончаренко

В том, что на улице стоит сейчас сумасшедший шум, Вика не сомневалась. Всегда бывает шумно в разгар апреля, когда солнце припечет наконец-то всерьез. Тогда воробьи начинают верещать и драться, а весенняя жижа булькает, как суп, и мутными веерами плещет из-под колес машин. Обрызганные прохожие запоздало стирают с лиц холодные грязные капли и громко ругаются. И дети в эту пору становятся страшно крикливыми, и девушкам неудержимо хочется хохотать. К тому же именно в апреле всюду долбят асфальт и роют экскаваторами ямы в разных неожиданных местах. Весна!

Ни одна капля уличного шума или грязи не проникала за белоснежные переплеты окон фирмы “Грунд”. Весенним здесь был только свет. Продистиллированный сквозь ослепительно ясные стекла, он робко передвигался по потолку и стенам. Еще и постороннее облачко аромата парфюма “Сэ жю” тут витало. Облачко испустила Клавдия Сидорова, консультант по вопросам внутренней этики. Случилось это уже четверть часа назад, но стойкое облачко все еще отливало воображаемой лавандовой синевой и держалось неподвижно между столами Натальи Горенко и Виталия Ефимовича Савостина. Любопытная Наталья пыталась поймать облачко ноздрями, а вот Савостин отворачивался, морщился, ласкал ладонью живот под галстуком и прикрывал на вдохе глаза. Всем было ясно: беднягу донимает изжога. Изжога у Савостина могла взыграть как от “Сэ жю”, так и от намека Сидоровой на какую-то летучку, которая должна состояться сегодня. Или не сегодня. Или не состояться. Неведомое, неопределенное, таинственное терзало желудок Виталия Ефимовича сильнее всего.

Вика Царева работала в креативно-стратегическом отделе “Грунда” уже почти год. Место это ей освободила и советовала старая институтская подруга Любка Мюллер, выехавшая на прародину в Штутгарт. Место было завидное и высокооплачиваемое. “Грунд” процветал. Его шикарный офис напоминал голливудские декорации. Так и казалось, что из-за прозрачных перегородок и полупрозрачных полуперегородок вот-вот выглянет не какой-нибудь Савостин, а Майкл Дуглас. Или Николас Кейдж. Или Хен Бенсон (кажется, есть и такой?) А выгляни хоть Майкл, хоть Хен, Вика ничуть бы н растерялась. Во-первых, она прекрасно знала английский, на который переводила бумаги своего отдела (говорили, что для спуска во всемирную паутину, но точно никто ничего не знал). Во-вторых, она была прекрасна, любому Хену под стать — всегда со свежей стрижкой, с незаметным макияжем в бежевых тонах и в деловом костюме такой элегантной простоты, что на нем не нашлось места даже пуговицам. Прямая юбочка доходила точно до середины сухощавых коленок. И туфли на Вике были без единого гвоздя, то есть без всяких там пряжек, перемычек и ремешков. Ничего лишнего. Строгий стиль фирмы!

Самой Викой фирма тоже была довольна. Ее переводы не вызывали ни замечаний, ни возражений. А все-таки и у нее имелась тайная язва, вроде изжоги Савостина: в бумагах “Грунда” она понимала каждое слово, зато абсолютно не улавливала общего смысла. Этот свой порок она маскировала, как могла, однако к концу рабочего дня в ее голове размагничивались все центры, отвечающие за логику. Тут она с ужасом замечала, что слова, слова, слова, которые она старательно собирала и запаковывала в серьезные и многозначительные тексты, начинают вдруг кувыркаться, пересыпаются с тихим бренчанием, как стекляшки в калейдоскопе, и тут же складываются в совершенно другие многозначительные тексты, и в третьи, и в четвертые, и вся эта абракадабра одинаково бессмысленна и одинаково отвечает строгому, выдержанному, высококомпетентному стилю фирмы “Грунд”. “Не трогаюсь ли я умом?” — спрашивала себя Вика и отвечала, как и всякий разумный человек, а также большинство сумасшедших: “Нет, нет, нет!” Отбиваясь от взбесившихся слов, Вика придумала несколько способов спасения. Один состоял в том, что она воображала себя актрисой в фильме из жизни деловых сфер, предположительно с участием Майкла или Хена. Ведь актрисе неважно, что написано на мониторе или на какой-нибудь бумажке в папочке — ей достаточно вращаться в своем кресле, смахивающем на зубоврачебное, выразительно покусывать кончик карандаша и выглядеть деловой и корректной. Любая бессмыслица тут же отступит, поблекнет, и уже ничуть не кажется, что у тебя не все дома. Иногда для разнообразия Вика представляла себя еще и суперагентом. Вернее, суперагентшей — холодной, опасной, нечеловечески обольстительной. Будто бы занимается она шифровками, в каких ни один гений не в силах разобраться. А может быть, бумаги “Грунда” и есть шифровки? Зачем их надо переводить на английский? И где сидят те англосаксы, что читают Викины труды? Все это непостижимо! А если учесть, что глава фирмы живет в Люксембурге… Правда, фамилия его Иванов. И зовут Олегом Альбертовичем. Зато его никто никогда не видел. Известна была лишь его подпись, доносимая факсом из прекрасного далека. Подпись загадочная — три абсолютно параллельные горизонтальные черты и крошечное “О” над ними. Большинство сотрудников “Грунда” были уверены, что никакого Иванова в природе не существует. Но существует же во плоти (или почти во плоти ввиду запредельной стройности) его родная тетка Клавдия Сидорова, консультант по вопросам деловой этики. Или существование тетки еще не доказывает существования племянника? Нет, лучше об этом обо всем и не думать. Но думалось. Ведь если не об этом, тогда придется думать о себе, а собственная Викина жизнь невнятно, но ощутимо запутывалась, и никак нельзя было определить, что же такое в ней неладно. Поначалу Вика решила, что просто ее подавляет могущество и великолепие фирмы “Грунд”. С самого первого дня своего водворения на столь завидном месте ей, например, с отвратительной навязчивостью стал сниться один и тот же сон: сидит она в своем отделе за своим компьютером совершенно голая. Из ночи в ночь несчастная голая Вика с ужасом ждала, что вот-вот будет обнаружена (стоит ли говорить, что в “Грунде” поддерживается исключительно строгий устав одежды!) При этом ее сердце билось страшно громко, где-то в глотке, возле ушей. Вот она испуганно озирается. Вокруг все как всегда: слева зубовно, неистово клацает компьютерной клавиатурой Елена Ивановна Рычкова, ядовитая и Вике очень симпатичная особа. Справа из-за перегородки безмятежно розовеет покрытая нежнейшим, будто первородным пухом макушка Савостина. Никто не замечает Вики. Она вжимается в кресло и пытается прикрыться сумочкой. Но сумочка на глазах подло съеживается до размеров спичечного коробка в тот момент, когда появляется в отделе его начальник Кирилл Смоковник.

Встречи со Смоковниковым наяву тоже не сулили много радости, хотя он непрерывно улыбался. Обещанную Клавдией летучку он тоже начал затяжной улыбкой. Улыбка отражалась на смутно сияющей поверхности его элегантного стола (стол этот, черный, как агат, наводил Вику на мысли о престижном кладбище).

— Друзья, — сквозь улыбку начал Кирилл, — я решил потратить немного нашего чрезвычайно ценного времени на то, чтобы расставить точки над кое-какими i.

В этот день, как всегда, Кирилл Смоковник поражал энергией и привлекательностью. Голубоватая рубашка бросала на его лицо заоблачно яркие блики. Если судить по бархату кожи, гжельской синеве глаз и густоте прически, то Кириллу нельзя дать больше девятнадцати лет. Но это обманчивое впечатление. Перспективный выпускник Академии управления Смоковник не один год сидел в “Грунде”, успел простажироваться в Стенсоновском университете, штат Мэн, и уже нацелился из креативно-стратегического отдела в самые выси руководства фирмы. Какие уж тут девятнадцать лет! Моложавость Смоковника объясняли кто здоровым образом жизни, кто тем, что его поддерживает и продвигает сам Иванов, подданный Люксембурга.