Адвент. Повесть о добром пастухе - Гуннар Гуннарссон Страница 6

Горные дороги

Укрепляют ноги,

Тому, кто жизнь познать готов,

Не нужен постоянный кров.

Самодельный стишок, идешь и бормочешь себе под нос, а ветер уносит твои слова, и не надо опасаться, что кто-нибудь услышит этот стишок, немногочисленные попытки перемолвиться они, похоже, оставили, ветер подхватывал слова из их уст, рвал их на клочки и разметал по пустоши. Хакон начал зябнуть, предложил картофельной водочки, сам отпил добрый глоток и попытался добавить бодрости, сказав всем известную вису [6] мертвеца:

Из бочонка лей вино

На мою могилу.

Мои косточки давно

Жажда истомила [7] .

И вот снова наступила ночь, редкие проблески луны сквозь рваные облака. Ходоки – лишь тени во тьме и снежной пустыне. Знает ли Бенедикт, куда они направляются? Уж он-то знает, утешали себя остальные, наполняясь особым доверием к Бенси, Железяке и Льву, к троице, как их обычно называли между собой, видя в них единственный луч надежды. Нет, лучше не тратить силы на вопросы, а продолжать идти тяжелой поступью, вперед, только вперед.

Они шли медленно и с большой осторожностью – так получается само собой после восемнадцати часов ходьбы – немного опасаясь призраков вынесенных на смерть младенцев и заложных покойников. Неожиданно они увидели в темноте что-то бесформенное, из сугроба торчала крыша дощатой лачужки, одно название, без окон и поэтому слепая и беспомощная, глубоко погруженная в свои мрачные мысли. Сам домик скрылся под снегом. Можно без преувеличения сказать, что у Бенси, этого мастера и волшебника, совсем не было человеческих пороков, только два недостатка, но не типичных для людей: он не играл и не пил. Но где же, черт возьми, дверь? Теперь им нужно найти дверь.

Бенедикт вспомнил о своем посохе с железным наконечником, как удачно, что по форме он почти как лопата. Поэтому потребовалось совсем немного времени, чтобы откопать дверь, снег был плотный, и можно было легко выламывать комья и отбрасывать их прочь. Вот наконец в снегу появились ступеньки к двери и узкий проход. Они открыли дверь и вошли, зажгли свечу, вскоре в печурке затрещал огонь, даря уют и тепло.

Сначала Бенедикт позаботился о Железяке, сбегал за водой – место для хижины было выбрано как раз у родника, который никогда не замерзал. Пока баран пил, хозяин вынул из мешка пушок сена и хорошенько его переворошил, затем очистил копыта Железяки ото льда и снега, смазал их жиром. «Ну вот, теперь ты в полном порядке, приятель».

Хижина была разделена на хлев и жилую часть с кроватью – прямо-таки хоромы. Закончив с Железякой, Бенедикт присоединился к остальным. Сейчас, когда совсем рядом его поджидало одиночество, он испытывал радость от общества людей, пусть даже кого-то из них он и считал слишком несдержанным. По комнатушке разносился аромат кофе. Бенедикт нашел свободное место у огня, повесил одежду сушиться, вынул из волос и бороды кусочки льда и сказал:

– Ну вот, добрались с Божьей помощью.

– Ты – настоящее сокровище, Бенси, – великодушно похвалил его Хакон. – Ты – наш спаситель, двух мнений быть не может. За это тебе полагается медаль, чтобы щеголять в церкви и на людях, и хорошие деньги в придачу. Мы тебе жизнью обязаны. Но кто такой хозяин без своих овец? Нищий, только и всего. Без гроша за душой и с пустыми карманами. Что же до овец из Гримсдаля, то одному Богу известно, куда они спустились, если вообще еще ходят по земле. Я скорей поверил бы, что их снесло ветром в проклятую Ледниковую реку. Или завалило снегом. А мы сидим здесь и набиваем брюхо. Но пропади все пропадом – самое время отдать должное кофе, пока он еще не остыл. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра. Но как бы паршиво ни было, всегда может стать хуже.

Они наполнили кружки и устроились, как могли: бонд и Бенедикт на кровати, а работники – на полу. Теперь и Бенедикт мог наконец подкрепиться, запивая хлеб с маслом и мясо обжигающим кофе. По всему телу разливалось приятное тепло, они не удержались и запели: «Скачем, скачем…» Проделай они этот путь верхом, хоть на кляче, ноги бы так не одеревенели, но с другой стороны – они бы наверняка провалились по шею в сугроб и до сих пор бы там сидели… На самом деле им сейчас куда больше нужен был сон, чем песня. И уже на втором куплете они начали зевать. А вскоре и вовсе улеглись, где сидели, и заснули.

Так они и лежали, вытянувшись, четверо спящих в горной хижине, засыпанной снегом, смертельно уставшие, и кто-нибудь из них время от времени переходил на храп – разный по силе, как та непогода, от которой они только что укрылись. Собаки тоже храпели, и даже баран сопел и всхрапывал. Тем временем высоко в небе за кучевыми облаками плыли созвездия, так было всегда, даже в этом медвежьем углу, чтобы для этих людей и для иных, крепко спящих в горных хижинах под снегом, в урочный час закончилась ночь и наступил новый день. И день настал. Надо было просыпаться, чтобы его встретить. И они проснулись, будто кто-то позвал, потянулись, вдохнув жизнь в уставшие тела, казалось, они только заснули, а за окном уже занимался рассвет – пора ставить чайник.

Как и ожидалось, найти и собрать гримсдальских овец было не так легко. Сильный ветер разогнал их в разные стороны. Прежде всего, искали в горах, а когда наконец нашли, все тропы уже замело и опускались сумерки. Когда приближается зимний солнцеворот, дни становятся короче. Если бы не Железяка, который брал начало над маленькими группками овец и затем выводил их к горной хижине, – Железяка, который упорно шел по глубокому снегу до тех пор, пока не застревал в сугробе, и приходилось его вытаскивать и протаптывать для него тропинку, который всегда придает остальным силы и мужества, – что тогда было бы? Что бы они без него делали? Вот и Хакон охотно отдает должное барану, не скупится на похвалы ни ему, ни Льву, который так умело берет старый след и вынюхивает места, где прячутся овцы, даже если их замело снегом в оврагах и впадинах. А не хотел бы Бенедикт продать пса? Но об этом Бенедикт даже подумать не мог. Нельзя же выставить на продажу папу римского. А вечерами они уютно устраивались в хижине, вот только Бенедикт никак не хотел участвовать в общем развлечении – так и не хочешь быть четвертым? Жаль. Тогда сыграем втроем со слепым.

Прошел день, второй, третий. Ветер улегся. Наступила тихая и мягкая погода, надолго ли? И в пятницу около полудня Хакон из Гримсдаля смог отправиться домой со своей отарой, на север, к людям. Все овцы были в целости и сохранности. Бенедикт помог загнать отару на гору, которая спускалась к реке, и его поблагодарили трехкратным рукопожатием, несколькими кивками головы и парой слов на прощание. Потом он стоял и некоторое время смотрел уходящим вслед, а затем тяжело и медленно побрел к хижине, закрыл за собой дверь, отнес сена и воды уставшему Железяке, погладил Льва, лег на пустую кровать, вытянулся на спине и свесил руку, чтобы немного приласкать Льва, своего верного друга. Теперь нужно было дать отдых усталому телу, прийти в себя, вернуть настроение Адвента… Как же давно было воскресенье!

Люди проживают жизнь по-разному: одни много болтают, другим привычнее тишина. Одним для нормальной жизни нужно быть среди людей; другим, чтобы обрести себя, требуется одиночество, по крайней мере, иногда. Вообще, Бенедикт людей не чурался, но, отправляясь в Адвент в горы, людей в попутчики старался не брать. Ему надоедало целыми днями слушать бесконечный будничный треп – в горах он был неуместен. В молодости он относился к нему терпимее. Ясное дело, стареет. Где мир и глубокий покой, которыми он наслаждался в минувшее воскресенье? Где уверенность и мужество? Неужели прошло только пять дней? А ведь он должен был бы вскоре вернуться домой, если бы все шло по плану. И он лежал, изношенный, как его старая одежда. Вот так: годы идут, и ты начинаешь их чувствовать.