Адвент. Повесть о добром пастухе - Гуннар Гуннарссон

Когда приближается праздник, люди начинают к нему готовиться. Все делают это по-разному. Вот и у Бенедикта был свой способ. В самом начале Рождественского поста, лучше прямо в первое воскресенье Адвента [1] , если, конечно, погода позволяла, он клал в свою котомку побольше еды, носки на смену, две или три пары новых кожаных башмаков, примус, бидон с керосином и бутылочку спирта и отправлялся далеко в горы, где в это время года можно было повстречать лишь привычных к зимним холодам хищных птиц, лис да забытых пастухами овец, неприкаянно бродивших от одного пучка сухой травы к другому. Именно за этими заблудшими овцами и ходил Бенедикт в Адвент, иначе, оставленные там, на пустоши, они просто-напросто замерзнут насмерть или умрут от голода, и только потому, что никто не захотел или не отважился их найти и привести домой. А ведь они – живые существа из плоти и крови, он чувствовал свою ответственность за них. Им двигало исключительно желание найти их и доставить под кров целыми и невредимыми, прежде чем великий праздник придет на эту холодную землю и наполнит ее покоем, а души тех, кто не перекладывал дела на ближних и справлялся с ними сам, не жалея сил, – благодатью.

За овцами Бенедикт всегда ходил один. Впрочем, так уж и один? Спутников из рода человеческого у него действительно не было. Но его всегда сопровождала собака и обычно еще баран-вожак. Когда случилась эта история, пса его звали Лев, и, по словам Бенедикта, был он вылитый папа римский. Баран за свою стойкость и закалку получил кличку Железяка.

Эти трое были неразлучны, особенно когда отправлялись в такие экспедиции. Они знали друг друга вдоль и поперек, так глубоко могут знать лишь столь биологически разные существа, тогда знание не искажается и не затемняется тенью собственного Я, собственной крови, собственных желаний и стремлений. На самом деле в компании их было четверо. Но тонкие ноги и тяжелое тело не позволяли доброму жеребцу Факси ходить по рыхлому свежевыпавшему снегу, к тому же он едва ли смог бы преодолеть все тяготы при их скудном пайке. Бенедикт и Лев расстались с ним с грустью и печалью, хотя и уходили всего-то на неделю. Железяка принимал подобные превратности судьбы, впрочем, как и все остальное, гораздо более спокойно.

Так и отправилась троица в путь снежным зимним днем: первым шел Лев, высунув язык, несмотря на пронизывающий холод, за ним – по обыкновению, спокойный Железяка, а замыкал шествие Бенедикт, волочивший за собой лыжи. Снежный покров близ жилья был настолько тонким и легким, что не выдерживал лыжника, и тому приходилось месить ногами снег. Время от времени он спотыкался о кочки или камни, ох уж эта непролазная глушь, одно утешение, что могло быть хуже. У Льва было много собачьих дел, и он пребывал в отличном настроении. Иногда он не мог сдержать своей радости и выплескивал ее наружу, он принимался прыгать, да так, что поднимал облако снега прямо Бенедикту в лицо, вилял перед ним хвостом, ожидая ласки и похвалы. «Ты настоящий папа римский», – уверял его Бенедикт. В его устах это была самая большая похвала.

Сначала путь их лежал на хутор Край, сразу за ним кончалась обжитая земля и начинались горы. Впереди у них был целый день, поэтому они совсем не беспокоились, шли тропинками между домами и останавливались, приветствуя людей и собак. Однако от предложения зайти на чашку кофе Бенедикт, вежливо поблагодарив, отказался, не хотел застрять здесь надолго, но молока все-таки выпили все трое.

Снова и снова Бенедикту приходилось отвечать на вопросы о том, чего ждать от погоды. Люди спрашивали без задней мысли, просто было кого спросить. Случалось, потом добавляли что-то вроде: «Да, я вот что хотел сказать: Лев, он надежный проводник, найдет дорогу даже в кромешной тьме и метели». Говорили они это скорее в шутку, не отрывая глаз от земли, чтобы взгляд не задержался на бегущих по небу мрачных и грозных облаках. «Да, уж этот пес непременно найдет дорогу!»

– Это мы все трое можем, – невозмутимо отвечал Бенедикт, допивая молоко. – Благодарю от души!..

– Не говоря ничего дурного о тебе и Железяке, я все-таки больше доверяю Льву, – сказал хозяин и вышел, но быстро вернулся с лакомым кусочком для собаки.

Бенедикт, конечно, не стал рассказывать, что Лев у него настоящий папа римский, но кивнул тому головой: бери, мол, заслужил. Железяке досталась полная шапка душистого сена. Когда все угостились, Бенедикт попрощался, и троица продолжила свой путь.

В церковь перед дорогой Бенедикт не зашел, не хватило времени. Нужно было не очень поздно добраться до ночлега и хорошенько отдохнуть, а наутро чуть свет предстояло отправиться дальше, чтобы не выбиться из графика. В первый день он шел спокойно, не торопясь, и все из-за Железяки. Нет, Железяка проворный и имя свое носит по праву. Но нельзя было дать ему выдохнуться, тем более в самом начале такого долгого пути. Поэтому Бенедикт не мог позволить себе сделать крюк в церковь. А еще для него ходить вот так по округе в воскресенье на Адвент было все равно что пойти на службу. К тому же, прежде чем отправиться в дорогу, Бенедикт сел на край кровати и пробежал глазами Евангелие дня – двадцать первую главу от Матфея о входе Иисуса в Иерусалим. Оставалось представить себе звон колоколов, пение псалмов в маленькой деревянной церквушке с дерновой крышей и пожилого священника, незамысловато толкующего Евангелие, – это было нетрудно.

А здесь, где он шел, все вокруг, насколько хватало глаз, было белым от снега, над головой – зеленовато-серое зимнее небо, лед на озере покрылся тонким слоем снега, и только кратеры вулканов выглядывали тут и там, умело рисуя черные круги разных размеров, своего рода символы в этой бесконечной снежной пустыне. Предзнаменование? Что оно предвещает? Разгадать очень непросто. Возможно, уста кратеров говорят: «Завалим все снегом и заморозим, пусть застынет вода, а все, что может, превратится в камень, пусть небо промерзнет и осыпает землю белым пухом, который покроет землю, как фата невесту, если не сказать – как саван умершего, пусть станет льдом твое дыхание, твоя надежда, застынет в жилах кровь, – но в глубине у нас сокрыт огонь». Да, наверное, они говорят именно так. Но в этом ли разгадка? Ведь, может быть, они говорят что-то совсем иное. В любом случае, за исключением этих темных кругов, все было белым или грязно-серым, особенно озеро – белая блестящая поверхность между кратерами, гладкая, как танцплощадка. Кого же она приглашает на танец?

И словно рожденный этим сиянием с темными кругами кратеров и причудливыми лавовыми глыбами, которые возвышались тут и там над снежной пустыней, похожие на ночных троллей, в горный край в эту субботу пришел особый праздник, поразивший в самое сердце; безмерная белая святость окутала прямые столбы дыма из труб разбросанных по округе домов, приземистых или наполовину засыпанных снегом, принесла покой, непонятный и полный обещаний: Адвент, Адвент!.. Бенедикт произносил это слово с особой осторожностью, это великое тихое слово, такое необычное и одновременно наполненное благоговением, вероятно, оно трогало его глубже всех других слов. Смысл слова был для Бенедикта совсем не ясен, он знал только, что оно таило в себе ожидание, подготовку к чему-то лучшему – в этом не было сомнения. С годами вся его жизнь превратилась в Адвент. Ведь что есть его жизнь, что есть жизнь любого человека на земле как не постоянное служение, посвященное ожиданию чего-то лучшего, надежде, приготовлению, – как же хорошо, когда приходишь к решению творить добро.