Адвент. Повесть о добром пастухе - Гуннар Гуннарссон Страница 5

Оставшиеся в горах овцы – их наверняка засыпало снегом, и они так и будут укутаны белой периной, пока он их не найдет и не приведет домой. И конечно, нелепо надеяться, что им хватит ума направиться в горы, да и буря не позволит, но, когда неистовство погоды достигает высшей точки и небо сливается с землей, это – единственная возможность спастись. А с другой стороны, если полезут на горы и холмы, то могут там замерзнуть насмерть. Теперь надо лечь и попытаться заснуть или, по крайней мере, лежать и не слушать глупой болтовни. Нельзя делиться своими заботами с другими. У каждого своих хватает.

Наконец в маленькой комнатке на хуторе у самых гор все уснули. Снаружи бушевал ветер в своем всевластии и радости разрушения. Бесчисленные бедствия бушевали по всему миру, происходили странные и необъяснимые вещи. А здесь, в этом отдаленном уголке земного шара, где неистовствовало только небо, текла мирная жизнь. На камнях теснится мох и лишайник – жизнь, по установлению Творца, вот уже неисчислимые лета превращает камень, извергнутый кратерами, в почву, превращает огонь из недр земли в травы и растения, на которые летом под утро ложится роса, а осенними ночами – иней. Человеку же полезно время от времени спать.

Понедельник, как говорится, – день тяжелый. О наступившем понедельнике лучше и не скажешь. В Крае ему радовались только дети, они были на седьмом небе, поскольку Бенедикту пришлось остаться. Он воспринял это спокойно, был дружелюбен и делил свой день между Железякой и ребятней. Если он не ходил присматривать за бараном, что в такую погоду отнимало массу времени, то сидел среди ребятишек, вырезал из дерева животных, птиц, человечков, корабль с мачтой, бушпритом, рулем и шлюпкой и при этом рассказывал сказки и истории.

Хакон и его парни коротали время за картами, то и дело взбадриваясь картофельной водочкой, и то и другое, как заявил Хакон, укрепляет сердце и прибавляет душевного здоровья, так и сказал:

– Укрепляет сердце и прибавляет душевного здоровья…

А сердце немного щемила тревога за овец у Ледниковой реки, но пути Господни, как известно, неисповедимы, а удача редко изменяет тем, к кому привязалась, это не раз проверено. Иногда он просматривал газеты, его волновали новости. За границей вон люди, а не овцы гибнут от холода, тысячами умирают от голода и нищеты. Жизнь по ту сторону океана вывернута наизнанку. Вот где задача для Бенси! От голода и нищеты там умирают даже летом при ясном солнце. Можно подумать, что это грубая ложь, но здесь написано черным по белому. Хвала Всевышнему за наши края. И столько людей – в тысячи раз больше, чем живет по всей Исландии, с прилегающими островами и шхерами [3] , – ходят без работы в больших странах, шатаются, засунув руки в рваные карманы, и никому до этого нет дела. А ведь что плохого, когда у человека в достатке еды и одежды? Что скажете, парни? И это не пустые выдумки. Газеты грабительски дорогие, но никто не может сказать, что они того не стоят! Особенно если читаешь бесплатно. Но негоже предаваться лени, малодушию и заграничной безработице. Пойдем, парни, сразимся! А ты и на этот раз не хочешь быть четвертым, Бенси? Тогда сыграем втроем, со слепым! [4]

Втроем со слепым – эту игру Бенедикт знал уже несколько лет, но не за откидной доской с раскрашенными листочками в руках.

Так прошел день.

Утром во вторник Бенедикт встал рано. Дул такой же холодный ветер, сильный и резкий, но непогода немного утихла, было не так темно, как вчера, и, кроме того, он уже стал привыкать к непогоде. Стоя в ночной тьме, Бенедикт подставил метели щеки, еще теплые после сна, сначала одну, потом другую. Это уже не осадки, не снегопад, а поземка, с которой, конечно, нелегко иметь дело, но есть вероятность, что она днем уляжется. Хорошо бы тогда уже пройти часть пути. Бенедикт заторопился в дом, разбудил людей из Гримсдаля и сказал, что собирается в дорогу.

– Вы со мной?

– У тебя что, не все дома? – закричал Хакон, вылез из кровати, прислушиваясь и принюхиваясь к погоде. – Ты явно не в себе!

Бенедикт не удостоил его ответа, быстро собрался. Пойдет с ним Хакон или нет – пусть сам решает.

– Под твою ответственность? – спросил гримсдальский бонд.

– Я отвечаю за Железяку, Льва и самого себя, как же иначе, – ответил Бенедикт.

– Поспешишь – людей насмешишь, – бросил Хакон, но собрался в дорогу, ругаясь себе под нос. – А если ты не хочешь брать на себя ответственность за нас, то, может, позволишь моим парням освободить тебя от мешка с сеном? Ну ладно, Петур и Сигрид – большое вам спасибо! И будем надеяться, что вернемся домой живыми, не то наши неупокоенные души причинят вам еще больше беспокойства. Карты не забудьте, парни!

Бенедикт вытащил из мешка небольшой кусок материи, накрыл спину Железяки, чтобы снег не оседал в его шерсти и не мешал идти. Гримсдальский бонд поинтересовался, нет ли у него случайно с собой ризы и для Папы-пса.

Бенедикт пропустил его болтовню мимо ушей, обвязал Железяке рога веревкой: «Пойдем, приятель!»

Железяка явно не хотел идти. И Хакон, со своей стороны, не скрывал, что считает животное умнее его хозяина. Но здесь командовал Бенедикт. И они отправились в путь.

Осознав всю серьезность происходящего и что его предостережения игнорируют, Железяка больше не выказывал протеста. Почувствовав на рогах веревку, он ускорил шаг, побежал рядом с Бенедиктом, как собака, стараясь показать тому, что упрямился не из страха или непослушания. Но настроен этим утром он был недобродушно, и Льву приходилось держаться подальше. Стоило только ветру подхватить его и бросить на Железяку или ему под ноги, пса ждал острый рог. Но Лев не подавал виду, что расстроен или раздражен, он ведь во всем был истинным папой римским, ему и в голову не приходило вцепиться в барана в ответ, он хорошо понимал, что происходит. Если другие собьются с пути в такой массе снега, он найдет дорогу домой.

К счастью, метель мела четверым путникам почти прямо в спину; поэтому, когда они благополучно взобрались на верхний край склона, где начиналось холмистое плоскогорье, идти стало легче. Снег здесь наверху был плотный, не давал провалиться, только тонкие копыта Железяки постоянно разъезжались. Люди взяли с собой по бутылке горячего кофе и теперь остановились и пили, укрывшись за каменной глыбой. Пока они преодолевали склон, темнота покинула мир, и только метель застилала дорогу, да так, что, казалось, они топчутся на месте. Но они продвигались. Шаг за шагом, в правильном направлении, только вперед. Время от времени они узнавали галечную гряду, камень или ложбину и убеждались, что не сбились с пути. Постепенно буря стихла, они стали различать очертания ближайших холмов, затем гор, хотя и неотчетливо – метель под низкими мохнатыми облаками смазала все контуры, однако земля уже начинала обретать форму и привычный вид.

Вот так и шли эти люди коротким зимним днем вместе с собаками и бараном, шли и шли неутомимо. А ночь тем временем скрылась на западе, но теперь с востока приближалась другая. День длился не дольше, чем они шли по горам. И вот теперь он кончился. Их снова накрыла ночь, но они продолжали свой путь как ни в чем не бывало, почти молча, им в спину дул сильный ветер, но они шли, бормоча себе под нос как бы взятые в дорогу стихи, строфы из рим [5] и псалмы, помогавшие им идти, они меняли их в зависимости от настроения, обстоятельств и погоды. Бенедикт состряпал стих для себя: