Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био Страница 56

Прошел час, а ее все не было. Я уложил тебя в кроватку. И конечно, прочитал на ночь сказку. Я прекрасно помню, что это была история про улитку Марго. Марго, любительница приключений, покидала прекрасный сад, полный благоуханных пестрых цветов, уползала в густую изумрудную траву и отправлялась в путешествие – сперва на спине у лягушки, а потом в консервной банке по реке, впадавшей в море, где она впервые угодила в соленую воду и познакомилась со своими кузенами – раками-отшельниками. Ты рассматривал картинки круглыми как блюдечки глазами и тянулся потрогать бумагу, нарисованные на ней листики и лепестки…

Наконец ты заснул, разомлев от тепла в своей кроватке, и я вышел из детской. Подождал еще. Через полтора часа, все так же в полном одиночестве, я выпил бутылку до дна.

Десять раз я звонил ей и слышал только автоответчик. Волнуясь, я метался по квартире, не в силах больше смотреть теленовости, где повторялись одни и те же дурацкие драмы, одни и те же катастрофы, одни и те же угнетающие цифры, – словом, одна и та же Европа, которую – пусть даже она шла ко дну! – я любил, ибо в остальном мире жить было попросту невозможно.

И тут вспыхнул экран айфона: наконец-то эсэмэска… безжалостная, как нож гильотины: «Не жди меня».

Я вспомнил эсэмэску ее Марена: «ЭТО БЫЛО БЫ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!» Заглавными буквами… Музыка теперь звучала совсем не празднично. Interpol уступил место Citizens. Мне нравится фиксировать эти подробности: когда ты будешь читать мои записи, то сможешь одновременно слушать ту же музыку, накладывать ее на мои слова. «Не давай своей крови остыть», – говорилось в песне. Поздно спохватились – моя уже остыла. Я был изгнан из мира Пас. С холодом в сердце я убрал со стола посуду и бутылку, чувствуя себя несчастным и отвергнутым. Потом погасил свет, вернулся в детскую, к твоему благодетельному теплу, и улегся рядом с твоей кроваткой на ковер, в позе зародыша. По стене скользили грозные силуэты акул, мечта Пас обернулась моим кошмаром; к счастью, рядом было твое дыхание, тепло твоего маленького тельца, и я не имел права впадать в отчаяние, потому что должен был оберегать тебя, а раз уж я был готов отдать за тебя жизнь, нужно было ее сохранить, нужно было бороться. Я закрыл глаза, сраженный вином и усталостью.

В мой сон вторглась чья-то рука.

– Сезар, Сезар…

Я открыл глаза.

– Иди, ложись со мной.

Она присела рядом, она мне улыбается и ласково гладит по плечу. Я чувствую тепло ее дыхания на своих губах. Потом она встает, целует тебя и выходит. Я тоже поднимаюсь – еле-еле, так у меня ломит спину. Тоже целую тебя и выхожу. Она сидит на кровати в спальне.

– Который час? – спрашиваю я.

– Какая разница?

Я стою перед ней.

– Ты мне обещала, что придешь. Что мы отпразднуем это… втроем…

– Что отпразднуем? – устало спрашивает она.

Потом встает, подходит к деревянному стулу, куда обычно складывает свою одежду. Развязывает пояс платья, расстегивает бюстгальтер, поворачивается. Два полушария ее грудей добавляют две планеты к плотскому космосу, вторгшемуся в нашу спальню.

– Обещай мне, что после выставки мы уедем!

Я не ответил. Я притворился спящим.

* * *

Она возвращалась домой поздно. Я возвращался рано. Все раньше и раньше. Мне не терпелось увидеть тебя, Эктор. Смотреть, как ты радуешься обыкновенному кусочку хлеба, слушать твои первые слова. Тебе исполнился год – целый год, так будет вернее, – и мы это отпраздновали. Мы могли бы быть счастливы. Стать дружной семьей. Но Пас не успокаивалась:

– Это нечестно с твоей стороны – впутывать в наши дела Эктора!

– Честнее и быть не может: хочешь ты того или нет, Эктор уже в них «впутан». Тебе достаточно только слово сказать, и мы полетим куда угодно. Но только с ним. Хочешь – в Рим, хочешь – в Севилью, хочешь – в Исландию. А можно в Грецию или на Мальту – если тебе желательно повидать своих акул.

– Прекрати говорить об акулах!

– А это не я начал, это ты начала!

Я должен был сделать над собой усилие и покориться. Наверное, и ты так думаешь? Но я повторяю: главная причина заключалась в тебе. Она обвиняла меня в том, что я использую тебя как предлог для отказа. Но это не было предлогом, это было причиной. Еще одной причиной. Гораздо более важной, чем мы с ней. И потом – покинуть Европу, чтобы очутиться… где? Она не имела об этом ни малейшего представления.

– Мне все равно, куда ехать, – говорила она. – Я просто хочу почувствовать, что живу, покончить с этой рутиной, с этим домашним уютом; мне нужно что-то новое, нетронутое, безлюдное, дикое…

– Дикое? И что это значит? Сафари? Ты хочешь видеть диких зверей?

– Господи, какой же ты нудный!

Она кричала, затыкала уши, начинала рыдать, скорчившись на постели.

– Ну прости меня, – умолял я.

Конечно, я притворялся, будто не понимаю. На самом деле я прекрасно знал, что ей нужно. Она стремилась в пустыню. А это было совершенно немыслимо – по своей воле влезть в кровавую мешанину Ближнего Востока или попасть в заложники где-нибудь в Тимбукту. Стать свидетелями хаоса, абсурда, деградации. Меня это не прельщало. Там оказывалось под угрозой все, что было красиво. Взять хоть Мали, то самое Мали, где я побывал давно, еще до Ливана, на биеннале фотографии. Отныне, стоит ЮНЕСКО включить какую-нибудь древнюю мечеть в список мирового культурного наследия, как она тут же становится мишенью экстремистов – во имя Аллаха, конечно. Какая судьба ждет ливийские Лептис-Магну и Сабрату? [166]Их тоже взорвут? Неужели Пас хотела увидеть именно это, увидеть собственными глазами?

* * *

– Я поеду одна. Знаю, что ты позаботишься об Экторе лучше меня. Ты прекрасный отец.

– Поступай как хочешь. Ты хоть понимаешь, какую боль причинишь мне своим отъездом? И как ты меня унизишь?

Я скулил, как побитая собака. Но у этой женщины было каменное сердце, она упрямо твердила:

– Ты ничего не можешь сделать для меня. Ты ничего не хочешь сделать для меня.

* * *

Ее мобильник вибрировал. Мы не шпионили друг за другом и не ставили блокирующие устройства в свои аппараты, так что я мог проверить, кто ей звонил. Когда заканчивалась очередная буря (и еще не начиналась следующая), я ложился рядом с ней и спрашивал:

– Так кто это – Марен?

– Я тебе уже говорила.

– А если бы мне кто-то непрерывно присылал эсэмэски, как бы ты к этому отнеслась?

Она пожимала плечами, и этот жест меня просто убивал. Маленькая бирманская статуэтка на черном мраморе камина грустно смотрела на меня золотистыми глазами.