Вечера в древности - Норман Мейлер Страница 51

«Тебе делает честь то, — сказал затем Фараон, — что ты докладываешь о недостатках в решении стоящих перед тобой задач с той же готовностью, с какой ты говоришь об удачах. Достоинства твоего характера столь же безупречны в Моих глазах, как благороден аромат сосен в самом дорогом Моему сердцу саду».

«Теперь Он… — мысль перешла ко мне из сознания моей матери, как будто она сказала это вслух, — теперь Он наверняка начнет хвастаться своими заморскими соснами».

«В первый год Моего Правления, — сказал Птахнемхотеп, — Я приказал, чтобы двадцать одна молодая сосенка была привезена из-за моря, с гор Сирии, и посажена в том особом для Меня саду. В нем сейчас пребывают, все еще живые, четырнадцать из них, хотя и говорили, что все они погибнут за одно время года. Это деревья гор и холодного воздуха, однако они, как и ты, Рутсех, обладают духом честного достоинства, который говорит о ясных утренниках и тяжелой работе, да, Я позволю тебе ощутить аромат их добродетели, когда дорога будет готова».

«Для меня это большая честь», — сказал Резчик-Камней, глядя себе под ноги. Казалось, он не на шутку смущен тем, что прервали его чтение по памяти. В его мозгу факты, которые он запомнил, должны были выходить вперед один за другим, как быки, каждый нагруженный взвешенной поклажей и погоняемый кнутом достаточно часто, чтобы он не мог остановиться.

«Да, — сказал Птахнемхотеп, — достойно признавать свои ошибки. С другими чиновниками, — Он окинул взглядом двор, — Я должен до всего доходить Сам. Послушаешь их доклады — так все в порядке, и впредь ничего плохого никогда не случится. На самом же деле порядка нет ни в чем. Да», — сказал Птахнемхотеп.

Резчик-Камней снова поклонился.

«Тем не менее, — сказал наш Фараон, — строительство дороги продвигается медленно, увечья многочисленны, а потери в рабочей силе удручающи».

«Да, мой Повелитель, многие из моих людей ослепли».

«Происходит ли это от пыли или от осколков камней?»

«Второе, Великие-Два-Дома».

«Помнится, когда ты отчитывался передо Мной в предыдущий раз, в месяц Фармути, мы говорили о способе добычи камней. Тогда Я велел тебе для изготовления угля использовать кедровые щепки».

«Я повиновался Тебе, мой Повелитель».

Не знаю — смог ли бы я понять, о чем идет речь, но, пребывая в мыслях моей матери, я увидел массивную каменную плиту, в которой был выдолблен узкий желоб, а в нем уложены раскаленные угли. Когда плита вбирала в себя жар углей, на нее лили воду. Я слышал шипение пара и видел, как смывается мокрый пепел. В углублении оставалось великое множество трещин, таких же многочисленных, как трещины в глине, что остаются после разлива, когда солнце печет землю. Я увидел, как люди долбят эти трещины медными долотами и деревянными молотками. После того как они заканчивали эту работу, канал шириной в руку человека углублялся на толщину пальца. Это было около половины утренней работы на двоих. Они продолжали заниматься этим до тех пор, пока скала не раскалывалась, для чего иногда приходилось углубляться на несколько локтей.

Меня уже научили производить вычисления с помощью этих локтей, и я знал, что размер впервые был взят по расстоянию от кончика среднего пальца Рамсеса Второго до Его локтя. Я постоянно твердил всем, что мой рост более двух локтей — два локтя, одна ладонь и два пальца; немало для ребенка моего возраста, ведь правда? — и занимался этим, покуда мать не велела мне прекратить. «Два локтя, — сказала она, — ничто по сравнению с мужчиной в четыре локтя». Ей даже приходилось видеть великанов ростом в пять локтей. После ее слов меня эта мера длины уже не занимала. Однако теперь этот разговор между Фараоном и Резчиком-Камней напомнил моей матери о происхождении «локтя», и она стала думать о великом Фараоне, высоком и прекрасном, гораздо более похожем на Бога, чем Птахнемхотеп. Я знал, что Им мог быть только Рамсес Второй, и никто иной, но моя мать видела Его живым, словно Он стоял перед нами, с простертой рукой, и жрецы возносили молитвы, пока Царский Писец делал замеры Царской Бечевкой. Видение было подношением моей матери мне, она показывала, как впервые был измерен локоть, однако она была настолько полна удовольствия — предзакатное солнце, освещавшее балкон, сияло теперь на ее бедрах, — что она сама отмеряла локоть и сама держала Царскую Бечевку. И вот могучий член Рамсеса Второго оказался равным половине длины, но поскольку она видела Его равным Самому Себе напротив зеркала, то два члена, конец к концу, являли собой совершенную Царскую единицу измерения, если считать от основания одних чресел — по всей длине — до основания их отражения. Затем моя мать оставила размышления о «локтях». Она только что обнаружила, что мое сознание вновь присутствует в ее мыслях. Я же в свою очередь понял, отчего она никогда не могла производить простейшие действия с числами. Она не была уверена, радоваться ли ей нашей близости или приходить в ужас от скорости, с которой я обучался, но она улыбнулась мне очень нежно (обманчивая улыбка) и вновь открыла для меня свое сознание так же легко, как могла бы открыть мне свои объятия, и я бросился прямо в расставленную ею для развлечения ловушку, так как теперь она сочла своим материнским долгом показать мне грустные мысли. И мне пришлось созерцать всех несчастных каменотесов, которые слепли от пыли, вылетавшей от ударов камней друг о друга при обработке поверхности вынимаемого большого камня. Я увидел некоторых с покрасневшими глазами и других с кровью, сочащейся из открытых ран над бровями, один приплясывал от боли — осколок камня торчал у него из глаза, — я наблюдал жуткую вереницу образов до тех пор, покуда не понял, что мать собрала их для меня, и я увидел череду увечий в каменоломне за целый год.

Теперь моя мать, словно во искупление своих непристойных мыслей о длине «локтя» Рамсеса Второго, вновь принялась слушать Птахнемхотепа. Он хотел сравнить время, которое потребуется, чтобы проделать в камне канал, когда для углей используются кедровые щепки, со временем работы со щепками из финиковой пальмы, смоковницы, тамариска и акации. Поэтому он подробно расспрашивал Рутсеха.

Рутсех заверил Фараона, что поставил троих из своих лучших людей на резку с использованием кедровых щепок. И все же для того, чтобы они вырезали камень на два локтя в длину и четыре в глубину, приходилось работать четырнадцать дней. Это было всего на один день меньше, чем вырезать тот же кусок с использованием щепок из смоковницы, уголь из которой уже был признан лучшим, чем из акации, финиковой пальмы или тамариска.

«Если твои лучшие люди, — сказал Птахнемхотеп, — лишь на один день опережают остальных, то угли из кедра вряд ли годятся более, чем угли из смоковницы».

Рутсех коснулся земли лбом.

«Однако в твоих первых отчетах говорилось, — сказал Птахнемхотеп, — что трещины от жара кедровых углей на полпальца глубже, чем от самых горячих углей смоковницы».

«Это и сейчас так, Великие-Два-Дома».

«Тогда отчего работа не идет быстрее?»

Словно доверительность обсуждения этих дел позволила забыть, с кем он говорит, Резчик пожал плечами. Это был жест одного рабочего, разговаривающего с другим — лишь мгновенный изъян в том бескрайнем уважении, которое он выказывал Фараону, однако, судя по силе отвращения на лице моего отца, Каменотес мог с таким же успехом позволить некоему нескромному звуку с треском вырваться из своих ягодиц.