Вечера в древности - Норман Мейлер Страница 52

Вероятно, Надсмотрщик правильно понял выражение отцовского лица, так как он быстро коснулся лбом земли и с грустью сказал: «Мой Фараон, я думал, что работа пойдет быстрее».

Затем воцарилось молчание. Губы Птахнемхотепа сжались, но Он не сказал ни слова. В наступившем молчании я почувствовал запах кедровых щепок и понял, что нахожусь в мыслях Резчика-Камней — не знаю, через свою мать или самостоятельно, но я был в его мыслях, хотя их у него почти не было; скорее, можно сказать, что он переходил от запаха к запаху, когда не пережевывал те цифры, что собирался представить Фараону. Тогда его голова напоминала шадуф, который одним сильным движением поднимает ведро воды, выливает его и повторяет действие. Теперь, когда память о дыме все еще пребывала в его ноздрях, он сказал: «Великие-Два-Дома, с кедром дело шло быстрее, но люди допускали больше ошибок. — Резчик-Камней вздохнул. — Работая с кедром, они получали больше увечий. Люди говорили, что он проклят».

«И что ты на это отвечал?»

«Я сек их кнутом».

«Сейчас ты здесь, передо Мной. Ты можешь говорить правду. Твой Фараон слеп и глух, если никто не говорит Ему правду». «Я выскажу ее, Великие Два Дома».

«Говори. Даже лгуны поступают хорошо, говоря правду в День Свиньи».

«Великие-Два-Дома, я сек своих людей с таким усердием, что стал бояться болей в своем сердце».

«Отчего ты чувствовал такое смущение?»

«Оттого, мой Фараон, что я не мог не согласиться со своими людьми. Запах у этого дыма был странный».

Птахнемхотеп кивнул: «Кедр происходит с берегов у Библа, где на таком дереве упокоился гроб Осириса».

«Да, мой Повелитель», — сказал Резчик-Камней.

«Если кедр однажды был пристанищем Великого Бога Осириса, щепки этого дерева никак не могут быть прокляты».

«Да, мой Повелитель, — Резчик-Камней замолчал. — Сегодня День Свиньи, Великие-Два-Дома», — сказал он наконец.

«Говори правду».

«Мои люди нечасто говорят о Боге Осирисе. Для нас лучше ходить в Храм Амона». Резчик-Камней снова коснулся лбом пыли.

«Разве ты не знаешь, — сказал Птахнемхотеп, — что Осирис — тот Бог, который будет судить тебя в Стране Мертвых?»

Резчик-Камней покачал головой. «Я всего лишь Надсмотрщик. Путешествовать через Страну Мертвых не для меня».

«Но ты Царский Надсмотрщик. Ты можешь путешествовать со своим Фараоном. — Птахнемхотеп повернулся к моему отцу. — Много ли найдется Царских Смотрителей, которые не понимают ценности занимаемой ими должности?»

«Немного, Великий Птахнемхотеп», — сказал отец.

«Один — это уже слишком, — сказал Фараон и вновь обратил Свое внимание к Рутсеху. — Честь, которую Я предлагаю, — сказал Он, — не зажигает огня благодарности в твоих глазах».

«Великие-Два-Дома, я знаю, что мне не суждено совершить путешествие по Стране Мертвых».

«Это из-за того, что тебе не по средствам быть похороненным достойным образом? — спросил Птахнемхотеп. — Не отчаивайся. Люди беднее тебя становились богатыми у Меня на службе».

«Когда я умру, я буду мертвым. Великий Бог».

«Откуда ты знаешь?» — спросил Птахнемхотеп.

«Я слышу это в звуке, издаваемом камнем, когда он ударяет о другой камень».

Птахнемхотеп сказал: «Это интересное замечание». Он внезапно зевнул.

Все придворные немедленно зевнули.

«Мы не будем использовать кедровые щепки, — сказал Фараон. — Жара от них больше, трещины глубже, более того, на этом дереве благословение Осириса, но для простого ума его пламя кажется странным».

«Дело пойдет ровнее, Великие-Два-Дома, — сказал Рутсех, — если мои люди будут работать с дымом, к которому они привыкли».

Птахнемхотеп кивнул. Рутсех был отпущен легким движением Его руки.

Вошли другие чиновники, а их сменили следующие. Я не мог внимательно следить за всем, что они говорили, а вскоре вообще утратил способность сосредоточиться. Моя мать хмурилась, когда я чесал пупок или тер пальцы ног о плиты пола, однако ничем не могла помочь мне. Ее сознание стало таким же пустым, как и мое, и скользило, подобно тростниковой лодке. Мне уже хотелось опять очутиться в той розовой комнате, откуда я снова смог бы войти в сознание моего Фараона. Здесь, всего в пяти локтях от Его трона, я не мог ни следить за Его словами, ни знать Его мысли. Мне в голову приходили воспоминания о застолье, удовольствие от которого мои родные разделят с Птахнемхотепом этим вечером, как бы странно это ни звучало, однако я не столько чувствовал, что предвкушаю Ночь Свиньи, а скорее мне казалось, что она уже прошла и мне нужно лишь вспомнить то, что я, должно быть, уже забыл. Движение вперед в одной жизни было очень похоже на воспоминание о другой. Думая об этом, а потом не думая вообще ни о чем, я прислушивался к тому, что говорили, а чиновники приходили и уходили, обсуждая много различных дел.

Конечно, я не мог следить за всем, о чем говорили. Один чиновник отчитывался о состоянии плотин вокруг Бусириса в Дельте, другой докладывал о работах на дамбах. Третий — об осушении озер и трудности сушки и соления угрей, вылавливаемых со дна. Я медленно поплыл обратно к чудесам того золотого утра, бывшего так давно и в то же время всего лишь этим утром, когда я видел несколько рыбацких лодок с уловом, развешанным на веревках, привязанных к мачте, корме и носу. Они потрошили рыбу и развешивали ее, как одежду, для просушки. Мы прошли вблизи от одного такого кораблика, и запах, исходивший от него, был одновременно и чистым, и зловонным, будто кровь реки, или по-другому — кровь рыбы, отмывалась на солнце, и это унесло меня так далеко от Фараона и Его серьезных забот, что я не слушал отчета о работах в копях или указаний Фараона о том, как использовать рог газели в качестве втулки крепления каменного сверла, поскольку он был лучше слоновой кости — я и в это не мог вникать — и, следуя дремотному высокомерию моей матери, я без уважения отнесся к Командующему Войск, лицо которого было покрыто шрамами и открытыми язвами. Этот высокий человек свирепого вида мог, однако, сообщить лишь о поражениях и говорил о городах на границе Нижнего Египта, сожженных во время набегов сирийцев.

«Неужели Я никогда не услышу сообщения о победе?» — спросил Фараон, и Командующего стала бить дрожь лихорадки, подхваченной им в походах, — не думаю, чтобы он испытывал такой уж большой страх, скорее, сильный озноб, но он не мог скрыть дрожи.

Затем Птахнемхотеп долго разбирался в спорах владельцев берегов оросительного канала двух соседних поместий — о количестве воды, забираемой из канала. Это скоро обернулось новым препирательством между теми же знатными людьми — теперь по поводу перемещения межевых камней. Царскими чиновниками были представлены отчеты, обвинявшие торговцев в том, что они подмешали песок в проданную Дворцу муку, а один чиновник зачитал имена судов, пропавших в море. Сведений от них не поступало на протяжении трех лет.

Я развлекся, попытавшись снова приблизиться к сознанию матери. Не знаю, были ли это мои или ее мысли, но я принялся размышлять о странностях огня и раздумывать о том, живут ли в пламени голоса всего, что сжигается, то есть не только горящего материала, но и мысли Богов, живших в этой земле. В этот момент я почувствовал, что Фараон смотрит на меня, открыл глаза и понял, что прохожу через Его мысли. Ибо то, что стояло в наших глазах, принадлежало каждому из нас, и в этом смысле мы были равны, были братьями.