Каиново колено - Василий Дворцов Страница 48

Пьеса наконец-то прозвучала целиком и почти без запинок. Сергей постоял перед закрытой дверью, задержав дыхание, вслушался в свою и её тишину. И вошёл. Катя не оглянулась, только плечики опустились. Он, проведя пальцем по цветным корешкам детской энциклопедии, мимо как всегда идеально заправленной кровати прошёл к столу. Выдвинув стул, присел так, чтобы можно было разговаривать почти лицо в лицо. Девочка, всё так же не оборачиваясь, запахнула истёртые по краям ноты из школьной библиотеки, осторожно опустила на клавиши коричневую крышку «Петрофа».

— Ты вольна меня слушать или не слушать. Но прошу: пожалуйста, удели хотя бы пять минут. Я ведь так скучаю по тебе. И боюсь. Вот. Понимаешь? Готовился, готовился, слова подбирал. И всё забыл. Как-то непрофессионально. Пять минут. Без других — без дедушек и бабушек, которых я почему-то стесняюсь. Ладно. Буду говорить что и как получится. Приключилось это давно-давно и далеко-далеко. Мы с мамой были молоды и бестолковы. И от этой бестолковости сложился любовный треугольник. Что было потом? Для меня — ужас. Для Пети — счастье. Для мамы? Думаю, что для мамы счастье возможно теперь. Возможно, если ты сможешь простить меня. Не говорю «полюбить», но только простить. Чем я могу оправдаться? Но это действительно так: я даже не подозревал ни о чём! Неужели ты не веришь, что я бы тут же приехал?.. Тут же бы… Чем ещё оправдаться? Что я тогда не любил? Это сложно для тебя сейчас. Рано. Но ты подумай о том, что мама всё это время любила меня. Всё это время любила и ждала… Неужели она должна страдать дальше? И ещё, я могу искать себе оправдания в будущем. Нашем общем на троих будущем… Ведь ты моя дочь. И ты так похожа на меня. Катя, Катенька, прости. Я так скучаю без твоего прощения. Доченька, я ведь твой отец. Твой настоящий папа.

Сергей протянул руку, чтобы погладить совсем склонившуюся к груди головку. От его почти уже прикосновения к чёрным, гладко затянутым в два пучка волосам, Катя рывком отдёрнулась, неловким длинноруким и длинноногим подростком упав с винтового стульчика. Мутнеющие приближающимся приступом глаза загнанной в угол сиамской кошки голубыми лазерами резали: «Никогда»!

В ворота дацана наконец-то вошёл Витёк. Неожиданно радостно разулыбался Сергею. Надо же! Узнал. Сергей, привстав с затёкших на корточках ног, тоже ответно поклонился: «Всё, пока. Как договаривались до послезавтра». А из дверей храма по лестнице, подобрав подолы, семенили навстречу «брату» два таких же жёлто-красных бритоголовых монаха. Ну вот, всё верно: рыбак рыбака, моряк моряка, а дурак дурака. И так далее, в рифму. Только первые буквы меняй.

П/Я 139. Повернул ключик, потянул ящичек. Чем хороша провинция, так только тем, что до неё поздно доходит. Ну, и что там у них? У «них»? Боже, это же когда-то было и у него! Сергей вытащил из стола девятый номер «Театра» с задумчивым Олегом Ефремовым. Хорошо хоть до почтового ящика что-то доносят. Так-так-так. Посмотрим: «Сегодня, когда все сферы нашей общественной жизни подверглись существенным испытаниям, театр тоже оказался в кризисном состоянии. Рухнули многие старые идеалы, самоликвидировались вдохновлявшие прежде ориентиры борьбы, пришли в негодность вчерашние методы сценической интерпретации жизни. Театр стоит на распутье. В этот трудный и болезненный период, наверное, важно понять, что же в основе театра вечно и незыблемо, что необходимо сохранить (или отыскать) в себе художникам, чтобы древнейшее искусство стало объектом внимания современников?»…

Ну и кто ответит?

А, Андрей Гончаров: «Сегодня, когда в государственной политике наметился поворот к человеку, когда благо человека во всех разделах социального бытия ставится на первое место, появилась надежда на возрождение лучших традиций русского театра… А возродить — значит вернуть религию театра. Поэтому театру прежде всего необходимо размежеваться с массовой культурой, затем — с политикой, особенно безнравственной. (Впрочем, политика в основном безнравственна.) Необходимо расчистить дороги к храму… Сейчас объектом внимания становится человек. Будем надеяться всерьёз и надолго. Сегодня появились все предпосылки исконным традициям русского театра дать реальное продолжение. Настало время исповеди».

Хорошо сказал дедушка, и, главное, красиво.

Оп, а это уже Марк Захаров: «Никакого кризиса в театре нет. Просто всё становится на свои места. Выход из неофеодального тоталитарного государства в цивилизованные сферы „регулируемой рыночной экономики“ сопровождается буйными катаклизмами, изменением потребностей, вкусов, критериев, эстетических и, стало быть, экономических оценок. Люди, не умеющие создавать новые интеллектуальные ценности, с каждым днём худшают, нервничают и даже впадают в определённую агрессивность…» — так, а кроме полемики? — «…режиссёрское дело — выстраивать на сцене лишь те человеческие взаимоотношения, что плотно „держат“ внимание зрителя-гурмана. Хорошая примета: в репетиционный период с трудом находить слова для разъяснения механизмов в подкорке правого и левого полушарий. Для этого актёрам хорошо читать Библию, Достоевского, Фрейда…» — кто спорит? Это и раньше было неплохо. Ну и на финал? — «…что назревает? Полагаю, какая-то особая, ещё не изученная, изощрённая форма режиссёрской психотерапии». Aless kaput! Гимн кича оставляем без комментариев.

Тесть, Сергей Никанорович, тёзка и поэтому отныне звавшийся в семье если не «дед», то просто «Никанорыч», отсчитывал последние месяцы до заслуженного отдыха замначальником отдела снабжения в минтранспорта. Неплохая должность. Сытная. Но сейчас дело было не в колбасе и не в очереди на стенку. Сейчас вся прелесть состояла в том, что, всё по тому же вечному от Салтыкова-Щедрина российскому принципу, каждый чиновник своего брата видит везде и всегда, в каком бы тот ведомстве не служил. И ранг с первого раза определяет, и уровень сопоставимости. Так вот, Сергеев тесть попадал на одну плоскость с замначальником управления культуры. И, естественно, был выше, чем директор театра. Что, собственно, было вполне достаточным в данной ситуации. Ситуации уже двухгодовалого отсутствия в театре своего собственного, а не гастролирующего режиссёра. Никто и не думал наезжать на так называемый «тайный» директорский «откат» от суммы гонорара приглашаемой постановочной группы. Хотя, почему бы и своим тоже не делиться? Да-да, понимаем: сумма не та. На своих-то, местячковых режиссёров, балетмейстеров и художников свои же министерство и управление культуры удавятся столько баксов выбросить. То ли дело «признанные мастера из Питера»! Им, столичным, меньше, ну, никак не предложишь. А двадцать пять директорских процентиков с десяти тонн — очень даже приятная пачечка, которую уже не так обидно разделить с тем же министерством. Вроде бы всем всё понятно, но! Но, уважаемые управители, где-то там, за горами, за долами, Горбачёв слишком чего-то мнётся, чего-то стыдится и ёрзает. Кабы там чего-то не вышло, кабы какой Андропов не вернулся, и тогда вся наша перестройка ещё неизвестно на кой делается, так что фиговый листок совсем сбрасывать «незя!». Одну постановку в сезоне можно и нужно оставлять и для местных творческих эксперементов. Всего одну. Но, нужно, нужно, товарищи. О чём это он? О репертуарной политике? О перспективах труппы? Нет-нет, Сергей просто решил поставить спектакль. Сам. «Гамлета». Да, «Гамлета». Несколько амбициозно, но зато вне всяких задних мыслей о материальной стороне. Почему «задних»? Да потому, что абсолютно без какой-такой надежды, что его возьмут в мафию. То есть, простите, в их команду.