Сердце акулы - Ульрих Бекер Страница 24

Она проковыляла через площадь Бартоло. Может быть, ее пещерный человек уже ждет в одной из маленьких, похожих на пещеры лавчонок, где над входом написано коротко и ясно — «Вино»? Нет? В таком случае, он ждет ее возле пирса, скорее всего — у волшебной часовни Святых Козьмы и Дамиана.

На набережной в лицо ей ударил мощный, полный солнца бриз, который можно было не просто вдыхать — пить! За тебя, радость! Она простучала каблуками мимо какого-то памятника, поставленного здесь неведомо кому. Уж конечно, не в честь Неизвестного узника Липарской крепости. При этой мысли она вздрогнула и остановилась, подняла, не отдавая себе в том отчета, руку к левой груди, одновременно глядя наверх, на мощную стену крепости. Грудь под ладонью ощущалась как что-то чуждое, как какой-то резиновый мячик, завернутый в шелковистую бумагу. На несколько секунд беспокойство сделалось более сильным, чем радость.

Останки, которые Йен обнаружил в этой страшной древней крепости! Его — совсем не археологическая — находка. Палеонтологическая? Да, пожалуй, но лишь при жестоко-ироническом отношении и лишь в том смысле, что найдены не кости давным-давно вымерших живых существ, а останки тех, кого убили совсем недавно. Кажется, что-то в таком роде он тогда сказал. Но ведь я спасла его от этого дикого кошмара, - спохватилась она, - да, действительно, я его спасла. И тут радость сделалась более сильной, чем беспокойство.

На набережной — странно! — было почти совсем безлюдно. Пробежать взглядом вдоль рядов домиков на недлинном берегу от начала и до конца; цвета охры, светло-голубые, нежно-розовые (почти и не вспомнила про Ангелуса), пурпурно-красные фасады, оштукатуренные, с пузатыми решетчатыми балконами, над которыми колышется белье. Кроссмена нет. Она направилась вдоль длинного здания рыбного рынка, что тянулось у подножия крепости. На стене было намалевано дегтем, корявыми буквами: «Vota Garibaldi!» [26]Под сводами слышался гулкий стук дерева — неряшливые толстухи в сандалиях на деревянных подошвах расставляли там длинные деревянные прилавки. У причала — ни одной рыбачьей лодки. Она перешла на короткий пирс, к часовне Козьмы и Дамиана. Кроссмена нет. Все равно, где-то здесь, возле этого мола, он должен, должен ждать. Похоже на игру, в которую когда-то играли в детстве: спрятав что-нибудь, искали - холодно, теплее, еще теплее, горячо! Может быть, он избегает любопытных взглядов и ждет в часовне? Она вытащила из сумки мантилью, набросила на голову, прикрыв свой пробор-тонзуру, и вошла внутрь. (Воспитанная в протестантской вере, она, входя в католические храмы, всякий раз чувствовала себя немножко преступницей.) Ни святого Козьмы, ни святого Дамиана, ни Йена Кроссмена она не обнаружила.

В разноцветных стеклах витражей преломлялся подвижный солнечный блик. Все качалось и плыло в калейдоскопической пестроте. Она с трудом разглядела несколько скамей для прихожан, укутанных в черные платки коленопреклоненных женщин, которые нестройным хором молились и о чем-то просили. Время от времени вдруг криком взвивался писклявый или скрипучий старческий голос: «Топпо! Топпо!» Магическое заклинание, смысл которого Лулубэ поняла лишь тогда, когда, уже выйдя из часовни, побрела прочь. «Тунец, тунец!» — вот о чем молились они святым близнецам, — правильно, ведь сегодня большой косяк этих рыб должен пройти между Стромболи и Липари. И тут она увидела, что вдали на рейде стоит «Эоло».

Почтовый пароход, который ходит из Неаполя на Сицилию, в Мессину, — итак, прошла неделя! Всего неделя с того дня, когда этот довольно красивый, белый почтовый пароход привез ее и Ангелуса со Стромболи на Липари. За одну неделю вся жизнь переменилась.

В тот последний раз «Эоло» привез в Марина Лунга пассажиров, мешки с почтой и полицейских. То, что сегодня «Эоло» встал на рейде и бросил якорь, было, видимо, событием необыкновенным. Потому что несколько оборванцев мальчишек — нет, стоило приглядеться, оказалось, что это были молодые парни, но какие-то малорослые, вроде карликов, настоящие дети нищеты, слишком хилые, чтобы участвовать в лове крупной рыбы, — возбужденно жестикулировали, то и дело оглядываясь на пароход. Потом босиком затрусили к крытому причалу, который упирался в пирс с часовенкой, и стали помогать матросам при погрузке.

Грузить, собственно говоря, было почти нечего.

В присутствии вездесущей полиции — на сей раз ее представлял довольно многочисленный отряд карабинеров, построившихся в две шеренги под командованием упитанного офицера в темно-синей, цвета ночного неба парадной форме с широкими карминно-красными лампасами на брюках, белым шарфом, наполеоновской треуголкой и белыми лайковыми перчатками, левая рука на эфесе длинной сабли, - с пирса при помощи канатов опускали в лодку какой-то груз. Длинный и узкий сундук (или что-то вроде сундука), поблескивавший, словно цинк.

Командующий офицер, при всей пышности формы, был всего-навсего сержантом, он, этот командир, в окружении суетящихся гномов-оборванцев, которые своим видом напомнили Лулубэ их с Турианом проводника — гнома из Сан-Винченцо, казался ненастоящим. Будто Мышиный король из «Щелкунчика» со свитой мышей.

Сундук погрузили в лодку, причем опускали его на дно как-то подчеркнуто бережно, что, однако, ускользнуло от внимания наблюдавшей сцену Лулубэ.

Когда лодка с единственным стоявшим в ней гребцом отчалила, начальник полицейских, судорожно дернувшись, попытался втянуть живот, расправил плечи и поднес ладонь к треуголке. Его отряд стоял по стойке «смирно», передняя шеренга отсалютовала лодке поднятыми карабинами.

От радостного возбуждения госпожа Туриан, что называется, утратила чувство реальности. Поистине, ее в этот абсолютно ясный день поразила слепота.

«Почему они салютовали карабинами? Да мне-то какое дело? Вот точно так же и у нас на Рейне они правят челнами», — подумала она. Тем временем стоявший на корме человек с перекрещенными на спине ремнями уже доставил на «Эоло» свой груз, ничуть не заинтересовавший Лулубэ. На палубе, рядом с коренастым и бородатым черноволосым офицером, — вероятно, это был капитан парохода, — стоял рослый и стройный человек в черном костюме, великолепно сшитом и сидевшем на нем как влитой, в черной фетровой шляпе лондонского фасона, (от глаза художницы не укрылась даже такая деталь). Она увидела, как он снял шляпу, и вроде заблестела лысина. Уж конечно, не Кроссмен. Наверное, какая-то важная птица, вот и явился на торжественную встречу отряд полицейских во главе с сержантом — maresciallo. Тут ее отвлекло еще одно явление, и она уже не увидела, как при помощи лебедок поднимали на палубу длинный цинковый ящик, как отдал ему честь капитан судна и как замер, прижав шляпу к груди, одетый в черное господин; как четыре приземистых матроса развернули флаг — не итальянский, а сине-красно-белый, флаг Соединенного королевства, — покрыли им ящик, осторожно подняли его на плечи и унесли.

По ту сторону мола на каменистом пляже у подножия крепостной стены, там, где вчера сушились рыбачьи лодки, сегодня притаилось несколько бродячих собак.

Сначала две собаки неприметно прыгнули на низкую каменную стенку, потом к ним крадучись подобралась третья. Все три легли и застыли как изваяния, вытянув к морю передние лапы, подняв вверх острые морды и принюхиваясь к бризу — бризу, с которым, по-видимому, к ним доносилось что-то очень важное. Затем все три собаки одновременно вскочили на ноги и, словно завороженные, уставились куда-то в сторону пирса.