Сердце акулы - Ульрих Бекер Страница 25

Почему они так на меня смотрят?

Три лунных собаки Кроссмена, слава Богу! Сейчас он появится на набережной — я же знала, знала! — ликовала она, — как вдруг еще семь или восемь собак очень робко и незаметно присоединились к этим трем, их был уже целый десяток, и все они принюхивались к чему-то вдали, опасливо устраивались на камнях и смотрели на почти неподвижную воду за молом, словно вырубленные из пемзовых глыб, окаменевшие в какой-то, да, пожалуй, — трагической зачарованности.

Ах, да что этой своре от меня-то нужно?

Она обернулась назад и сразу осознала свою — маленькую — ошибку. (Меж тем большую свою ошибку она пока что так и не обнаружила.)

За несколькими ящиками — совсем не такими, как тот, что только что погрузили на пароход, — за обычными деревянными ящиками лежали еще три собаки, плотно прижавшись к камням пирса. У них были новенькие ошейники, намордники и поводки, свободным концом привязанные к какому-то канату. Удивительно длинные и острые уши, похожие на уши летучих мышей, прижаты к узким головам — признак страха. Острые морды, почти целиком скрытые намордниками из блестящей никелированной проволоки, которые они то и дело пытались сорвать передними лапами в бессильной попытке освободиться от чего-то непривычного.

Лулубэ подковыляла ближе. И тут три пары собачьих глаз разом уставились на нее. Ей вспомнился вечер в Греческой долине, когда Кроссмена сопровождали три таких же, в точности таких же собаки, и они еще пробежали тогда совсем близко от нее. (Ей не пришло в голову, что сейчас здесь, может быть, именно те собаки.) Тогда их шерсть казалась блестящей и белой в магическом лунном свете, а сейчас, на послеполуденном солнце, на берегу, их короткая шерсть казалась скорее оранжевой и была взъерошенной, вздыбленной. Но три пары собачьих глаз, быстро взглянувших на Лулубэ, удивили ее выражением смирения или униженной покорности и вместе с тем — тусклостью, что объяснялось, наверное, их цветом.

Цвет, да, это был цвет слез. (Лулубэ уверена, и никто не мог убедить ее в обратном, что у слез есть легчайший оттенок бледно-лилового.)

Сцена, которую она ошибочно приняла за торжественную встречу, похоже, была окончена. Сержант горделиво прошествовал мимо Лулубэ, прогнусавив: «Извините!» и оскалив золотые зубы. Подобно муравьям, облепившим свою ношу, грузчики-карлики потащили по трапу деревянные ящики. Один из карабинеров небрежно отвязал поводки и повел куда-то с пирса трех собак.

Собачья свора, собравшаяся у стены набережной, по-прежнему робко заволновалась.

Куда же карабинер с автоматом на плече повел этих псов? Лулубэ опять вспомнились те собаки, которых, как рассказал Кроссмен, собирались казнить (именно так он выразился), а он их выкупил. Вспомнились, но она оставалась непонятливой, ей и в голову не пришло, что это как раз и есть те три собаки. Карабинер передал трех тощих и, должно быть, легких собак гребцу, стоявшему в лодке, прыгнул в нее и сам. Легко покачиваясь, лодка отошла от пирса.

Раздался горестный скулеж.

Он донесся не из лодки — с набережной. Прятавшиеся у стены собаки поджав хвосты, побежали по камням в ту сторону, куда плыла лодка. Они даже сделали несколько осторожных шажков в воду, но тут же выскочили на берег, отряхнулись и на тощих ногах поскакали дальше. Принюхиваясь и хрипло подвывая, смотрели они на лодку, из которой не доносилось в ответ ни звука. Там, в лодке, широко расставив ноги, слегка покачиваясь, держа в руке собачьи поводки, стоял карабинер. Ствол карабина блестел на солнце.

Неужели их везут на казнь? Радостное волнение Лулубэ мгновенно сменилось новым, прежде неведомым ей чувством — мучительным состраданием.

Одинокая рыбачья лодка, проплыла мимо лодки с «ловцом собак», в ней стояли четыре рыбака, они гребли стоя; предпоследний из них — уж не Бартоло ли, чичероне Кроссмена? Неуклюжая с высокими бортами лодка подошла к пирсу. Нет, не Бартоло. Четверо гребцов стояли, выше колен утопая в calama-retti — карликовых каракатицах. (Когда Лулубэ еще была Милым Созданием, она раза два готовила из них дешевый «ужин богов» себе и Ангелусу.) Богатый улов — гребцы стояли чуть не по пояс в вязкой алебастрово-белой каше и едва могли грести; но когда неуклюжая лодка проплывала вдоль пирса, из этого неподвижного месива на Лулубэ с упреком уставились, вылупились сотни чернильно-черных маленьких глаз, и снова сострадание охватило ее.

Чего ради я тут шкандыбаю на каблучищах, расфуфыренная, будто для променада по Елисейским полям?

Два матроса быстро спустились по сброшенному с борта парохода трапу и забрали у карабинера трех собак, потрепали их по загривкам и поднялись с собаками на палубу. Значит, ни ловца бродячих псов, ни казни не будет. Разумеется, могла бы и догадаться — раз уж на них намордники и ошейники с поводками. Может быть, это и вообще не полудикие кобели с Эолийских островов, а породистые борзые.

Позади парапета на набережной уже не шныряли собаки. Все до одной исчезли, вся эта собачья свора.

«На рейде гавани Марина Корта, в октябре, 3158 лет спустя после окончания Троянской войны.

Милая Лалэбай, милый Ангелус!

Несмотря на то, что британцам несравненно труднее, чем американцам, решиться называть своих новых друзей просто по имени, позвольте обращаться к вам именно так.

Сейчас — сияющий день невероятной синевы. Но я сижу в одиночестве и даже ни разу не выглянул в иллюминатор, сижу не на палубе, а в так называемом курительном салоне парохода „Эоло“ - почтовика, что совершает рейсы между Неаполем и Сицилией и исключительно из-за меня стал на якорь в Марина Корта. Я занят тем, что сочиняю подробное прощальное письмо вам.

То, что я этим занят, — хорошо. Тем самым вы еще раз пришли мне на помощь - ведь во время моих „поисковых работ“ на Липари и других островах вы, сами о том не догадываясь, оказали мне огромную поддержку.

Дело в том, что я не хочу видеть того, что происходит сейчас там, в маленькой гавани, на пирсе, на рейде или на палубе „Эоло“. Хоть особой помпы и не устроили, все равно — все эти церемонии мне тяжелы. Вместе с тем не допустить их я не мог И не только потому, что следует уважать безобидные обычаи и традиции, даже если они ничего для тебя не значат. Нужно считаться с людьми, если они желают выказать по отношению к тебе какое-то чувство — пусть даже тебе тяжело выносить подобные изъявления.

Увлеченный „поисковой работой“, которая в конце концов увенчалась, если можно так выразиться, успехом, я не смог показать вам то, что осталось на месте одного древнегреческого некрополя (древнейшего периода). В качестве комментария — в хронологическом порядке: обитателями Эолийских островов были пещерные люди типа кроманьонцев... (Приняв меня за одного из них в начале нашего знакомства, вы оказали мне честь!) Далее — сиканы и сикулы, финикийцы, греки (ионический период). Итак, моими уважаемыми коллегами были найдены на Липари останки древнего города мертвых, и хотя мой отец не сегодня стал одним из них, я все же не в силах оставить здесь то, что принято называть прахом или костями. Мы сделаем пересадку в Милаццо, пройдем дальше Мессинским проливом, причем нужно будет плыть между Сциллой и Харибдой, но мы, кстати, постоянно ведь между ними проходим.