Дорогами Чингисхана - Тим Северин Страница 14

Первая задача, которую предстояло выполнить на следующее утро, состояла в том, чтобы выбрать лошадь, на которую будет навьючен груз: палатки нашей экспедиции, запасное кинооборудование и походная печка с металлической трубой, разбирающейся на три части, а вдобавок оставшиеся окровавленные куски ягнятины. Пастухи привели еще полдюжины лошадей, поэтому было из чего выбирать, и, конечно же, навьючить наше снаряжение решили на самую выносливую.

К сожалению, она оказалась также совершенно непослушной и упрямой, кроме того, прежде она никогда не использовалась в качестве вьючного животного. Пастухам удалось просунуть ей между зубами металлические удила и накинуть на голову уздечку, но лошадь никак не позволяла себя оседлать. Она вставала на дыбы и бросалась вперед. Невозмутимый Дампилдорж, старший погонщик, набросил на верхнюю губу лошади петлю из поводьев, сделанных из сыромятной кожи, и туго затянул. Он оттягивал губу животного до тех пор, пока лошадь не стала напоминать длинномордого тапира, — ремень сжимал губы, действуя, как кольцо в носу, которое используют кузнецы в западных странах, когда нужно подковать непослушную лошадь. Но сильная полудикая монгольская лошадка все еще готова была за себя сражаться и бросалась из стороны в сторону, стараясь высвободить голову.

Тогда пастухи надежно ее стреножили. Сыромятный ремень был накинут на обе передние ноги, поставленные близко друг к другу, а в третью петлю ремня завязали одну из задних ног. Но и связанная, лошадь не желала подчиниться и яростно взбрыкивала и натягивала поводья. Тогда два монгола тихонько подошли к ней с обеих сторон и внезапным движением, каким иногда пытаются поймать муху на лету, каждый схватил животное за одно ухо. Затем они потянули уши вниз и скрутили, так что несчастной жертве пришлось совсем несладко, и теперь, когда и голова, и ноги были зафиксированы ремнями, она стояла уже достаточно смирно, и подпругу седла удалось подтянуть. После этого на лошадь очень быстро навьючили груз и закрепили веревками.

Теперь все было готово. Державшие животное за уши и тот, кто натягивал ремнем губу, выпустили свою жертву и отскочили 6 стороны. Разъяренная и перепуганная, лошадь решила спастись бегством и сделала большой скачок, забыв, конечно же, о том, что стреножена. Когда лошадь первый раз скакнула со всего размаха, ее прыжок прервался на полпути, и она мордой вниз грохнулась наземь, а я содрогнулся при мысли о том, что стало с несчастным животным и с хрупкими вещами во вьюках. К моему изумлению, лошадь снова вскочила на ноги — ей не помешали ни навьюченный груз, ни ремни на ногах — и снова попыталась галопом рвануть вперед. И еще раз чудовищным образом рухнула на землю. После этого лошадь с трудом поднялась и угрюмо встала на месте. Погонщик осторожно протянул руку и распустил ремни, связывавшие задние ноги. Лошадь повели вперед, но тут она обнаружила, что может скакать по-заячьи, и опять попыталась сбросить груз, на сей раз уже намеренно бросившись наземь и принявшись валяться. Погонщик тычками заставил ее подняться, и животное, почти ошалевшее, встало. Дампилдорж потянул за веревку, и наполовину покорившаяся лошадь запрыгала вперед. Еще через десять ярдов животному развязали ремень на передних ногах, и теперь в нашем распоряжении была вьючная лошадь, правда, очень сердитая.

Вскоре мы отправились в путь; в наших нестройных рядах было человек пятнадцать, а число лошадей, которыми мы располагали, составляло примерно вдвое больше — запасных вели в поводу. Температура воздуха была чуть выше нуля. Если бы в Европе мы отправились в верховое путешествие по пересеченной местности, то сначала, наверное, поскакали бы не спеша, чтобы лошади размялись в такое холодное утро, а затем в течение дня двигались бы, чередуя шаг, рысь и легкий галоп, чтобы разнообразить аллюр. Монголы же не делали ничего подобного. У них для дальних переездов была принята очень простая система. За первую полудюжину шагов они разгоняли лошадей до быстрого бега, а потом двигались тем же мучительным аллюром, никак не пытаясь его разнообразить, в течение последующих двух часов. Затем всадники делали пятиминутный привал. Они спешивались, курили, болтали, а потом по команде старшего погонщика снова садились на лошадей и гнали их так же быстро, как и прежде. Так они при необходимости могли действовать весь день. Этот незамысловатый способ чрезвычайно эффективно позволял преодолевать расстояния. Шагом коротконогие лошадки двигались слишком медленно, а галоп был бы чересчур утомителен. Единственным возможным вариантом был однообразный аллюр монгольских лошадок. В нем не было ни изящества, ни элегантности. Так скачут совершенно необученные лошади, и всаднику не приходится рассчитывать хоть на малейшее удобство.

Не прошло и десяти минут, как я согласился с Беатрис Балстрод, писавшей: «…верховая езда, как я вскоре обнаружила, занятие не из приятных», а Пол, как я понял по его стонам, просто страдал. Ехать на коренастых маленьких лошадках было чрезвычайно неудобно. Если вы сидели в седле неподвижно, вас бросало из стороны в сторону и трясло. Если же пытались ритмично подниматься и опускаться, как принято ехать рысью в Европе, это оказывалось неудобным и утомительным из-за коротких шагов животного, которое к тому же нервничало, недоумевая, что там затеял всадник. Решением было ехать так, как это делали монгольские погонщики, но для этого требовался огромный опыт. Погонщики либо вставали на стременах и больше не опускались, и так ехали, раскачиваясь вместе с лошадью, по 20,30 или 50 миль в день, будто мускулы в ногах у них были стальными; либо опускались на деревянные седла и сидели в них, обмякнув, и их подбрасывало вверх-вниз, как горошины в барабане. Любопытное зрелище представляла собой цепочка монгольских погонщиков, скачущих таким образом: головы у них болтались туда и сюда, будто у сумасшедших марионеток.

Сначала мы скакали через негустой лес, где росли молоденькие сосенки. На небе ни облачка, чувствовался запах гари, поднимался голубоватый дым. Лесной пожар начался на дальней стороне того самого холма, обезображенного лозунгом, и дым шел в нашу сторону. Должно быть, пожары здесь были нередки, поскольку значительная часть леса уже превратилась в черные головешки. Вряд ли пожары происходили по вине человека, поскольку в этом районе Хэнтэя никто не жил. Когда мы выехали из-за деревьев в первую из нескольких просторных долин, поразительной оказалась пустынность окружавшей нас местности. Долина простиралась до горизонта — и ни малейших следов деятельности человека: ни заборов, ни телеграфных столбов, ни дорог, ни домашних животных. Местность была совершенно пустынна — на несколько миль лишь бурая, как перо куропатки, трава, поднимавшаяся вверх по склонам. Повыше на холмах было побольше деревьев, стоявших поодаль друг от друга; ветви их были голыми. Тонкий слой почвы нарушало несколько больших камней, а более нечему было остановить взгляд, кроме разве что очертаний крупных хищных птиц, соколов и орлов, круживших вдалеке над степью. Я понял, отчего простые араты воспринимают пространство и время не так, как большинство жителей западных стран. Монголия столь обширна, а средства передвижения столь ограничены, что здешние жители запросто могут проскакать пять-шесть часов, чтобы пообщаться с соседом из ближайшей юрты, расположенной милях в 20, а потом, также верхом, отправиться домой.