Любимая противная собака - Ольга Арнольд Страница 13

Эпоха чистого неба (голубого, как говорят люди) закончилась, начались дожди, и наши походы на ближнюю дачу прекратились — Художница не могла больше работать под открытым голубым небом. Да и я, признаться, не люблю, когда сверху капает, а снизу лужи, и Берта с Санни были того же мнения. Так что гуляли мы понемногу, все больше времени проводили в квартире. И тут никогда не было скучно. В основном потому, что кошачье-собачье население этого дома всегда находило себе развлечения, в которых и я принимал посильное участие. И самым главным развлечением, чреватым нешуточным риском, было ворваться в святое святых, в кабинет, где работала Художница. Естественно, тогда, когда ее там не было. Закрытую дверь Берта научилась открывать, наваливаясь на нее всем своим весом, а кошки умудрялись это делать, повисая на ручках. Художница грозилась повесить на дверь настоящий амбарный замок, но у нее все не доходили до этого руки.

На окне в кабинете стоял аквариум, и Толстик ловил там рыбу. Он часами мог сидеть, выжидая, когда глупая рыбешка подплывет к самой поверхности, и тогда следовал мгновенный бросок когтистой лапы — и через секунду рыбка уже трепыхалась у него в зубах. Он относил ее за диван и там съедал. Не понимаю, как можно есть сырую рыбу, вот вареная или жареная — это другое дело!

Толстик вообще по натуре охотник, вот ему бы на дачу — ни одной бы пташки не осталось! А так как он был невыездной, то есть невыходной, то и на птичек ему приходилось охотиться в четырех стенах. Иногда он пытался охотиться на голубей на балконе, наблюдая за ними сквозь оконное стекло и мечтая о каком-нибудь чуде, которое отдаст этих наглых птиц в его лапы. Но пару раз в открытые окна влетали ласточки и в панике метались по квартире, и тогда Толстик представал во всем своем великолепии: в высоком прыжке, точно рассчитанном, он хватал птаху прямо в полете! Хозяйка являлась тут же, чтобы отобрать жертву, но было уже поздно. Все-таки кровожадные эти кошки, в отличие от нас, собак!

В кабинет нам входить не позволялось вовсе не из-за аквариума, а потому, что Художница хранила здесь свои рисунки, картины, краски и кисти. До всего этого дотрагиваться было строжайше запрещено, но Толстик презирал все запреты — пробравшись туда тайком, он ходил по рисункам, а однажды на моих глазах даже напустил на них лужу (в этот день ранее он был выдран за воровство на кухне). На Художницу было страшно смотреть, так она расстроилась, поэтому мы, собаки, бросились ее утешать, я ее даже лизнул, что делаю редко — вот еще, такие телячьи нежности годятся только для девчонок! Берта, правда, хвостом опрокинула подрамник, но он был пустой, так что на это никто не обратил внимания. Нет, все-таки размер имеет значение — с ее габаритами она никуда не вписывается.

Санни очень любит грызть кисти. Я тоже попробовал погрызть немного, но мне не понравилось. Тем более что Художница мне это запретила — она очень переживает, когда у нее пропадают кисточки. Подумаешь, что в них особенного, игрушки потрошить приятнее. У меня, слава богу, свои игрушки есть. И Машины. Санни хозяйка тоже ругает, но Санни как только доберется, так сразу очередную кисть мочалит. Особенно ей нравятся тонкие кисточки, которые Художница очень бережет, — она их называет колонковыми, оказывается, они очень дорогие. Наверное, самые вкусные.

Как выяснилось, хозяйничать в кабинете в отсутствие хозяйки не так уж безопасно. Как-то раз, когда она работала, а потом зачем-то вышла, Берта с Толстиком затеяли там бурную игру. У них вообще странные отношения: Толстик Берту все время задирает, то и дело ее обворовывает, а она носится за ним, и, когда догонит, таскает его в пасти. Но при этом они нередко вместе спят на собачьей подстилке: она кладет на него голову, как на подушку, а он использует вместо подушки ее здоровенную лапу. Иногда я тоже устраивался к Берте под бочок, с ней приятно тепло, но иногда бывает страшно — как бы во сне не задавила. Так вот, как только хозяйка вышла из кабинета, неплотно затворив за собой дверь, мы все тут же туда просочились, Берта погналась за котом и по дороге опрокинула мольберт с незаконченной картиной, я еле успел из-под него выскочить. Спасаясь от Берты, Толстик прыгнул прямо на палитру, краски полетели во все стороны, палитра тоже полетела на пол. В общем, была веселая кутерьма, и когда Художница прибежала на шум, мы все были в краске. Она нас разогнала, а потом началась экзекуция. Нас отмывали. Очень кстати вернулась младшая хозяйка, и они принялись за нас вдвоем. Начали с кошек. Только солидная Дуся не покрасилась, зато Кнопка была вся в пятнах. С ней расправились быстро, она в раковине жалобно мяукала, потом взялись за Толстика. С ним возились дольше всех, он при этом кричал дурным голосом, и я вскоре понял, почему. Следующим на очереди был я. Меня поставили в раковину и стали мазать чем-то ужасно пахучим — потом я узнал, что эта дрянь называется скипидаром и она растворяет масляные краски. Запах был жутко неприятный, но если бы только запах! В тех местах, где меня терли особенно сильно, шкурка горела, как в огне.

Я знаю, о чем говорю. В моей ранней юности огонь на меня напал. Мы с родителями были в лесу и сидели у горящего костра. Огонь — такой красный, мерцающий и потрескивающий, возле него бывает приятно тепло, а если подойдешь поближе, то жарко. Но он кусается! В тот раз на огне жарились колбаски и пахли очень-очень вкусно, а вокруг было много малознакомых мне людей и несколько собак. Одна из них, очень длинная и толстая псина по имени Маня, бассет-хаунд, не вынесла соблазна, нырнула прямо в костер и выскочила оттуда с сочащейся жиром колбаской в зубах. К сожалению, она не приняла в расчет длины своего тела, а потому зад и хвост, когда она повернула назад, попали в опасную зону, шерсть на них задымилась и очень противно завоняла, а сама Маня завопила благим матом. Люди всполошились, стали тушить Маню, а я тоже решил принять в этом участие, сунулся туда и наступил на что-то красное. Я же случайно наступил, а оно ка-ак вцепится! Я завизжал, Мама подхватила меня на руки и стала утешать. Долго — дня два — я не мог ступить на эту лапу, дома Мама ее мазала какой-то мазью, которую запрещала слизывать, но я слизывал. После этого, если мне говорят: «Осторожно, огонь!» — я всегда отхожу на приличное расстояние. Да я сам не подойду теперь близко к мангалу с углями, несмотря на самые ароматные шашлыки!

Так вот, этот скипидар жег, как огонь, особенно нежное ухо, на которое попало много краски. Я даже испугался, когда Маша сказала своим басом (у нее очень низкий голос, почти как у меня):

— Что с ухом будем делать? Отрежем, что ли?

При этих ее словах я рыпнулся изо всех сил, пытаясь выпрыгнуть из раковины, но Художница меня удержала и успокоила, сказав, что уши останутся почти целыми, а Маша пригрозила, что если я буду барахтаться, то вместо белья меня замочат в ванне. Подумаешь, в ванне! Не в сортире же.

Наконец меня вытерли большим жестким полотенцем и отпустили. Хорошо хоть, не сушили феном. Нас было слишком много, а хозяйки уже еле держались на ногах, поэтому про фен они забыли. После меня настала очередь больших собак, их по одной загоняли в ванну. У Санни, которая во время всеобщей кутерьмы держалась сбоку, бок и пострадал, а у Берты сильнее всего покрасился хвост. Глядя на нее, я тихо порадовался, что родился бесхвостым, — ее хвост всюду попадал, все опрокидывал, а один раз на моих глазах его даже прищемили дверью. Отмытые, несчастные и злые, мы забились по углам, зализывая свои раны. То есть ран, конечно, не было, но были обиды.