Время расставания - Тереза Ревэй Страница 46

«Нелюбимая» заинтриговала Пьера, как только он увидел картину. По неизвестной причине добродетельная невеста с украшенной флердоранжем прической раздражала Венелля; но, копнув глубже, мужчина обнаружил, что под маской красивой избалованной девицы скрывается мятежный разум.

Валентина не любила мужа своей ближайшей подруги, и, вне всякого сомнения, именно эта антипатия толкала ее вести себя весьма вызывающе во время их встреч. Пьер сожалел об этом. Было ли это с ее стороны бессознательное стремление удерживать его на расстоянии? Была ли Валентина тем единственным человеком, которому он мог бы открыть свое сердце?

В уголках ее глаз наметились первые морщины; Пьеру казалось, что после смерти отца Валентина изменилась, стала серьезнее, строже. Банкир знал: для того чтобы вернуть все долги, ей пришлось продать дом в Бургундии. Должно быть, она сильно страдала. Но кого оставляет равнодушным смерть родителей? Она вынуждает нас находить новые жизненные ориентиры, иногда заставляет начать все заново.

Он и сам испытал это горе, причем еще в десятилетнем возрасте. Тогда он вошел в темную комнату с закрытыми ставнями и, продвигаясь на ощупь, наткнулся на какой-то странный предмет, который стал раскачиваться, как маятник. На его крик прибежала мама. Она щелкнула выключателем и испустила страшный вопль.

Пьер так и не смог забыть этот крик, исполненный боли и непонимания. Его мать уже давно покоится на кладбище в пригороде Парижа, навсегда разлученная с мужем, который не получил права на христианское погребение: самоубийц никогда не хоронят рядом с порядочными людьми. Однако этот нечеловеческий вопль все еще звучит в ушах Венелля.

А тогда мальчик вскарабкался на скамейку и перерезал веревку, привязанную к потолочной балке. Вес мертвого тела потянул его вниз, и испуганный Пьер, рыдая, упал прямо на живот мертвого отца, и труп издал странный всхлип, как будто почувствовал боль. Затем мальчик дотащил покойного до постели, уложил его на матрас. Откуда взялась у него сила, что была необходима для переноса безжизненного тела? Позднее Венелль не раз задавался этим вопросом. Но он хотел, чтобы его отец и после смерти выглядел достойно, и потому скрестил на груди его холодные руки. Увы, его старания не помогли — нельзя было скрыть перекошенное лицо с вывалившимся распухшим языком. Усевшись в ногах самоубийцы, ребенок так и просидел до прибытия врача, ни разу не шевельнувшись и не проронив ни единой слезинки. Он повторял одну лишь фразу, повторял, как молитву: «Я отомщу за тебя, папа, я клянусь».

С тяжелым сердцем Пьер думал о том, что Фонтеруа так и не заплатили за то, что уволили скромного бухгалтера, обвиненного в ошибке, которую он не совершал. Никто даже не удосужился выслушать его объяснения. Мужчина, безжалостно вышвырнутый на улицу, не смог найти работу. Что стоили его слова против слов всем известного Огюстена Фонтеруа?

Один месяц следовал за другим. Семья часто переезжала, каждый раз оставляя в покинутой квартире мебель и всякие безделушки, но, увы, не воспоминания. Маленький Пьер с радостью бы избавился от них, назойливых и горьких. Он мечтал забыть все: серую рубашку, которою надевал, отправляясь в школу для мальчиков, что находилась на улице Коленкур; лестницу Монмартра, по которой сбегал, не различая ступеней; сверток с пирожными, который по воскресеньям приносили из кондитерской; духи матери, пахнущие фиалкой; спокойный сон отца, его пенсне… Он пытался привыкнуть к новому, безрадостному существованию, а эти воспоминания о счастливых днях только мучили его, и именно тогда он понял, что память избирательна.

Наступил день, когда его отец больше не смог выносить вида растрескавшейся кожи на руках жены, работавшей теперь прачкой, и внимательного взгляда сына, который, не отдавая себе в этом отчета, осуждал родителя за то, что тот не способен накормить их, одеть и защитить.

И бывший бухгалтер решил покончить с опостылевшим существованием. Пьер до этого никогда не задумывался о смерти, но с того дня перестал ее бояться. Во время войны, на фронте, он даже заигрывал с «дамой с косой». Его мужество, а вернее, равнодушие, принесло ему медали и почет, а также уважение командиров. Но в глубине души Пьер презирал все это.

Сидя рядом с трупом отца, он просто забыл, что такое страх. Много позже сама жизнь напомнила ему, что человек, не ведающий страха, — не совсем человек.

Подпрыгивая на ходу, к ним вернулся Максанс, и Валентина внезапно заметила, что Пьер стал странно бледным и молчаливым. Его правая рука дрожала. Он уронил едва начатую сигару. Обескураженная женщина спросила Венелля, не хочет ли он вместе с ней поискать Андре и Одиль. Не говоря ни слова, Пьер предложил даме руку, и Валентина не смогла отказаться.

Курт Мюльхайм внимательно разглядывал картины, развешенные на белых стенах просторной гостиной Венеллей; окна комнаты выходили на Марсово поле. Он чувствовал себя посетителем в музее. Сцепив руки за спиной, немец раскачивался с носка на пятку перед красными и коричневыми треугольниками Кандинского.

С чуть насмешливой улыбкой Одиль наблюдала за гостем, нечувствительная к его приторному обаянию с привкусом угодливости. Торговцы художественными произведениями — а Пьер достаточно часто приглашал их домой — всегда беседовали с женщинами как с потенциальными клиентами, причем источали ровно столько лести, сколько заслуживали банковские счета этих дам и их социальное положение.

Эти же люди преследовали ее все детские годы. Сколько раз приходили они в дом родителей после того, как отец Одили в очередной раз проигрался на бегах, чтобы с пренебрежительным видом оценить ту или иную вещицу! Торговцы никогда не уходили с пустыми руками. После их визитов отец начинал говорить еще громче, как будто таким образом можно было скрыть свободное пространство на стенах и пригасить обвинительные взгляды супруги.

Когда молодая женщина вышла замуж за Пьера, по иронии судьбы эти люди вновь вернулись в ее жизнь. И хотя теперь они держались не высокомерно, а подобострастно, в их присутствии Одиль чувствовала себя не в своей тарелке и потому особо не интересовалась сделками мужа. В банке Пьер хранил несколько полотен, которые его жена никогда не видела. К счастью, равнодушие супруги не сердило Венелля.

— Выпьете чашечку кофе, месье Мюльхайм? — спросила Одиль, вставая с дивана.

Мужчина щелкнул каблуками.

— С удовольствием, мадам. Я восхищен вашей коллекцией. Не могу сказать, что люблю этот период, но я знаю одного или двух человек, которые были бы потрясены, увидев ваши картины.

— Эта коллекция не моя, а моего мужа, — уточнила Одиль.

— Давай будем честны, Одиль, я не повешу ничего, что тебе не нравилось бы, — запротестовал Пьер.

— Ну, этого еще недоставало, дорогой!

— Мне особенно понравилась пантера Людмилы Тихоновой, — сказал Мюльхайм. — Один из моих берлинских клиентов пылкий поклонник ее искусства. С начала ее карьеры он пристально следит за развитием ее творчества, главным образом интересуется ее женскими портретами. У вас есть другие полотна, принадлежащие кисти Тихоновой?