Время расставания - Тереза Ревэй Страница 45

С выскакивающим из груди сердцем, с дрожащими коленками, Валентина локтями расчищала себе дорогу к выходу. На улице ее ослепило яркое солнце. Максанс устремился к красочным ярмарочным аттракционам.

Каким образом Александр догадался? Конечно, Максанс похож на него, но не настолько явно. Валентина протянула монетку молодому человеку, который следил за каруселью, и помогла сыну оседлать деревянную лошадку. Она велела мальчику держаться крепко.

Под звуки веселой музыки карусель закружилась. А если Александр попытается с ней встретиться? Если будет настаивать на своем? «Что бы ни случилось, я ему ничего не скажу!» — поклялась себе госпожа Фонтеруа.

Детские крики, широко разинутые рты малышей, опьяненных скоростью, — все это проносилось мимо с невероятной быстротой. Валентина поискала Максанса глазами, но не нашла. Ее сын мчался на этой обезумевшей карусели, а она не могла его различить! Женщина почувствовала, что ею овладевает беспричинная паника. Налетевшее облако пыли заставило встревоженную мать закашляться и отвернуться.

Ее взгляд тотчас наткнулся на два огромных строения, возвышающихся одно напротив другого ^[31], как два чудовищных памятника высокомерию. Казалось, что они бросают друг другу вызов. Перед советским павильоном огромные мужчина и женщина с бугрящимися мускулами противостояли воображаемому ветру, воздев к небу, как оружие, серп и молот. Напротив них, по другую сторону фонтана, высился постамент с бесстрастно взирающим орлом со свастикой, а у подножия похвалялись непобедимой мощью своих торсов скульптуры в стиле Арно Брекера. Валентине показалось, что гигантские статуи сейчас раздавят ее, уничтожат, как уничтожала в 1914 году своих поверженных врагов Германия. Бравурная мелодия била по барабанным перепонкам. Женщина отступила и зажала уши руками.

— Мама! Мама! — позвал обеспокоенный голосок.

Кто-то дернул ее за платье. Очень медленно Валентина открыла глаза.

— Ты заболела, мама?

— Нет, нет, любимый. У меня немного закружилась голова, и только. Тебе понравилось кататься на карусели? Отлично. Теперь мы найдем твоего отца и скажем ему, что возвращаемся домой.

— Уже? Но с той стороны моста еще так много развлечений!

— Никаких капризов, я прошу тебя, Максанс, — нервно выкрикнула Валентина.

— Но мама, ты обещала мне…

Пьер Венелль заканчивал обедать. Немецкий торговец, специализирующийся на предметах искусства, пригласил банкира в берлинский ресторан «Horcher», расположенный на последнем этаже немецкого павильона.

Толстощекий и добродушный Курт Мюльхайм, носивший в петлице партийный значок, любовался видом на эспланаду Трокадеро. В своем павильоне, сконструированном из цемента и стали, нацисты выставили лишь самые лучшие экспонаты, надеясь продемонстрировать всему миру деловые качества, мощь и совершенство Рейха. Пьер Венелль не нашел к чему придраться. Обед оказался исключительным, а предложения немца выглядели чрезвычайно заманчивыми.

«Рейх хочет избавиться от произведений искусства, которые он считает недостойными великой нации, — заявил торговец. — Вы — известный коллекционер. Я думаю, что смогу предложить несколько полотен, которые вас заинтересуют». «Они из немецких музеев?» — поинтересовался Пьер. «В основном», — на секунду задумавшись, ответил Мюльхайм. «И эта продажа, она законна?» — «Абсолютно. Эту сделку поощряют самые высокие государственные инстанции».

Пьер знал, что среди клиентов Мюльхайма есть и члены правительства национал-социалистов. Поговаривали, что Адольф Гитлер, этот неудавшийся художник, отдавал предпочтение старым мастерам и немецкому искусству девятнадцатого века. Художественные пристрастия этих неисправимых милитаристов весьма забавляли Пьера.

«Однако это весьма опрометчиво — избавиться вот так, одним махом, от целого пласта немецкой культуры», — заметил банкир. «Фюрер желает, чтобы искусство было доступно всем слоям населения. А одним из недостатков современного искусства как раз является то, что его весьма трудно понять». — «Ну, это касается лишь тех, кто не хочет думать». Мюльхайм выглядел обиженным. «У нас тоже есть знатоки и любители современного искусства. Даже среди членов партии. Но сейчас они хотят выглядеть… поскромнее». Пьер натянуто улыбнулся, весьма удивленный тем фактом, что Курт Мюльхайм так истово защищает нацистов, и затем пригласил немца назавтра к себе на обед. В маленьких черных глазках торговца тотчас же зажегся алчный огонек.

С сигарой в руке Пьер направлялся к «Павильону элегантности», намереваясь разыскать там Одиль, когда увидел Валентину, склонившуюся к весьма опечаленному сыну.

— Послушайте, не следует разочаровывать такого прелестного мальчика. А ведь он уже готов расплакаться! Позвольте, я оплачу ему билет на карусель.

Валентина была мрачной, но она поразила Пьера тем, что встретила его широкой улыбкой.

— Добрый день, Пьер. Что вы здесь делаете?

— У меня была встреча в немецком павильоне.

— Какая странная фантазия! И чему была посвящена эта встреча?

— Нацисты не любят современное искусство. А я, напротив, коллекционирую такие произведения. Так что у нас нашлись общие интересы. Два билета для мальчика, — сказал он, протягивая деньги служителю.

С радостным криком Максанс взобрался на деревянную лошадку в яблоках.

— Они проклинают «вырождающееся» искусство и изымают из своих музеев картины, «позорящие» нацию, — иронично заметила Валентина. — О, дорогой мой, не стоит смотреть на меня столь удивленно. Как вы знаете, я читаю газеты. И я в курсе того, что происходит на другом берегу Рейна. Меня это нисколько не удивляет. Немцы — варвары. Они уже жгут книги, скоро начнут жечь картины и, весьма вероятно, в конечном итоге станут жечь неугодных им людей.

— Вам не кажется, что вы преувеличиваете?

— Справедливости ради следует отметить, что эти не намного лучше, — Валентина кивнула в сторону советского павильона. — На переговорах в Москве они поладили, это о чем-то говорит. Я беспокоюсь не за них, а за нас. Они уже сталкивались в Испании. Поставьте мордой к морде двух злобных псов, и они в конце концов сожрут друг друга. Гитлер хочет войны. Надо быть слепым, чтобы не видеть этого.

Пьер с удивлением разглядывал собеседницу. Он впервые видел ее настолько серьезной. Для того, кто привык говорить о пустяках, Валентина проявила редкую проницательность. Но он не должен обманываться ее внешней беззаботностью. Светская дама, которая в двадцать один год рискнула позировать обнаженной для картины такой бунтовщицы, как Людмила Тихонова, не могла быть обычной женщиной.