Студентка с обложки - Робин Хейзелвуд Страница 43

Мы танцуем, заходим в уборную и танцуем еще, пока клуб не закрывается. Как-то мы ухитряемся добраться домой. В отеле мы купаемся нагишом — сначала в бассейне, потому что он попался нам первым, потом в океане, где мы катаемся на волнах, пока не начинает болеть все тело, потом снова в бассейне. Мы плаваем и плещемся, пока не устаем и не замерзаем. «Бр-р-р-р!» — тянет Грета на одной ноте. Лотар взламывает кабинку для переодевания и находит там стопку пушистых белых полотенец. Мы вытираемся и лезем на шезлонги, смеясь, обнимаясь, дрожа.

А потом Лотар начинает целовать Грету, сначала нежно, потом более настойчиво, и вот они уже воркуют и что-то бормочут, и его рука под ее полотенцем. Я затягиваю свое полотенце потуже и встаю, чтобы идти, но, услышав скрип моего шезлонга, Грета протягивает руку и привлекает меня к себе. И вот мы целуемся втроем, наши языки переплетаются так, что уже непонятно, где чей, это смешно, и мы смеемся, а потом перестаем смеяться, потому что становится хорошо, а потом полотенце Греты слетает и она дергает за мое, и чьи-то руки ласкают, гладят, касаются кого-то, и становится очень хорошо…

— Лот? — слышится чей-то голос. — Лотар?…Лот!

— Черт! — Лотар бьет кулаком по спинке шезлонга.

Хьюго стоит на балконе второго этажа перед дверью их номера, полураздетый, туфли в руках: пришел от Джиллианы.

— Лот? — Он стучит громче. Дверь заперта. — Эй, Лот, ты там?.. Лот!

Хьюго чешет в затылке. И вдруг замечает нас.

— Боже, Лотар, ты что! Что, блин, ты вытворяешь?! — шипит он. Правда, мне кажется, Хьюго прекрасно видит, что Лотар вытворяет, и именно потому так злится. — Давай, блин, сюда! Уже пять сорок! Пора грузить аппаратуру!

Не может быть! Пять сорок утра? Не может быть! Я в дикой спешке собираю свою одежду, что непросто, потому что она разбросана повсюду, и замечаю тонкую желтую черту на горизонте. Пять сорок.

— Через пять минут я должна быть у Ро! — ахаю я.

— А я — у Винсента! — стонет Грета.

Я падаю лицом в полотенца. Меня обуревают усталость и раскаяние. Что я наделала? О боже, я пробовала наркотики… Наркотики! Так глупо! Как же сессия? Как же съемки? Дура, дура…

В пальцах Греты блестит что-то золотое.

— Вот, крошка! Чтобы прожить этот день.

На этот раз я беру соломинку.

Теперь я совершенно бодрая и готова ко всему. Я несусь к себе в номер, быстро ополаскиваю лицо, переодеваюсь во все свежее и захожу в открытую дверь всего на три минуты позже назначенного.

— Доброе утро, Ро!

Ро зевает и босиком шлепает к шкафу.

— Мне нужен кофе, — ворчит она, вставляя ступни в оранжевые вьетнамки. — Очень большая и горячая чашка яван… А кто это взял и вымыл голову?!

Ой! Когда едешь с парикмахером сниматься на несколько дней, обычно тебя попросят не мыть голову шампунем, если только ты не занимаешься спортом, и то когда очень вспотеешь. «Иначе мы пачкаем волосы всякими средствами, ты все вымываешь, и мы снова тратим косметику», — как выразилась одна парикмахерша. «Гель не раздувается ветром», — заявила Ро вчера вечером.

— Извини! — говорю я. — Забыла.

Ро пропускает мои извинения мимо ушей и внимательно принюхивается.

— Пахнет хлоркой, — объявляет она.

Схватив со стола очки в оправе «кошачий глаз», она подходит ближе. Ее темные глаза широко распахиваются и моргают.

— Эмили, ты только что плавала?! — недоверчиво спрашивает она.

— М-м…

Еще шаг. Ро нюхает мокрую прядь волос.

— Да, точно! Почему не приняла душ? Мама родная, да ты вся обдолбанная!

О боже…

— И не отпирайся! — Ро грубо хватает меня за подбородок. — У тебя зрачки размером с монету!

Мое сердце, которое и так бьется часто, заходится. Говорят, стилисты и парикмахеры всегда чувствуют синтетику под кожей: исправленный нос, увеличенные губы… Как видно, их нюх распространяется и на кровоток.

Ро выпускает мой подбородок и качает головой:

— Эмили Вудс, не смей больше принимать наркотики, слышишь? — говорит она и ведет меня в душ.

После разговора с Ро я решила, что хорошего от этого дня ждать нечего. А получилось совсем наоборот. Гретино «лекарство» вселяет в меня такую эйфорию, что от замечаний Тедди я не расстраиваюсь, а исправляюсь. После обеда, когда мы перестаем принимать кокаин и эффект наркотика ослабевает, получается еще лучше. От усталости я становлюсь менее дерганой, двигаюсь более плавно, принимаю более четкие позы.

— Хорошо! — Голос Тедди едва скрывает удивление. — Очень хорошо!

Действительно хорошо. Но потом съемки заканчиваются, мы едем в аэропорт, и у меня начинается ломка. Это уже не так хорошо.

Мы в аэропорту, и я хочу только одного — свернуться в комочек и замереть, но не могу. Правда не могу. Мне нужно думать об учебе. О сессии. Я должна учиться в самолете!

Я вытаскиваю Грету из очереди на проверку документов.

— Грета, мне нужно еще!

Она секунду пытается понять, о чем я.

— А, нет, крошка. У меня кончился! Больше нет.

Стерва! Она все врет, я точно знаю! Я стискиваю ее руку.

— Грета, я тебе заплачу!

— Эмили, у меня нету! Извини! — говорит она, высвобождаясь. — Я бы поделилась!

Я залпом выпиваю две чашки кофе и две диетические колы, надеясь, что это поможет. Где там! Я падаю ниже, ниже, ниже, так низко, что не просыпаюсь до самой посадки, пока мужчина, сидевший у окна, не перелезает через меня к выходу. Черт! Я иду к себе в комнату и зубрю. Черт! Черт! Я иду в библиотеку и снова зубрю. Черт! Черт! Черт! Я зубрю всю ночь.

Этого мало. В голове все смешалось. Уна, кто такая Уна — она хорошая или плохая? Король Артур, а ты что тут делаешь — разве ты не в четвертом вопросе? Кто это сказал, Рафаэль или Габриель? Габриель! Помогите, шепчу я и стучу карандашом по учебнику. Помогите мне. Кто-нибудь.