Интерьер для птицы счастья - Светлана Лубенец Страница 22

– Ты с ума сошел, Терехов! Неужели тебе хотелось бы, чтобы тебя водили за нос? Неужели тебе хотелось бы, чтобы я спала с тобой, а думала о другом мужчине?

– А неужели тебе какой-то там чужой, пусть даже, может, и офигительный мужик дороже детей?

– Что ты этим хочешь сказать? – теперь горло перехватило у Марьяны.

– Я хочу сказать, что ты могла бы молча перетерпеть свою неземную любовь ради детей. Помучилась бы месячишко, а она, глядишь, и утихла бы.

– Что ты говоришь, Влад?! Как это – утихла бы? У тебя что, есть опыт? Ты что же, бывало, терпел и у тебя утихало?

– А ты что думала? Что я ангел с крыльями? И на моем пути попадались женщины, от которых сердце заходилось. Но я всегда помнил, что у нас с тобой дети!

– То есть ты хочешь сказать, что изменял мне? – охнула Марьяна и в изнеможении привалилась к стене прихожей.

– Вот это… нет… – помотал головой Влад. – Я же сказал, что все эти любови можно перетерпеть, потому что семья – важнее, дети – важнее.

– И… сколько же ты раз… терпел? – не выдержала Марьяна, хотя изо всех сил старалась не задать этого вопроса.

– А вот это, милая, тебя абсолютно не касается, особенно в твоем нынешнем смертельно влюбленном состоянии.

Влад достал из встроенного шкафчика пачку сухой горчицы, сунул жене в руки и сказал:

– Попарь ноги и заодно подумай, стоит ли все крушить из-за мужика, которому наверняка на фиг не нужны твои дети.

Марьяна поплелась в ванную, насыпала горчицы в тазик, развела водой, села на перекидную дощечку и сунула ноги в воду прямо в колготках. Сначала она не могла думать ни о чем, кроме того, что вода очень горячая. Потом ноги привыкли. От ступней к коленям поползло приятное тепло.

Ничего себе ситуация получается… Она принесла повинную голову Владу, рассчитывая на его возмущение, крик и неконтролируемое намерение стереть соперника с лица земли. Она предполагала, что будет вымаливать у мужа прощение и благодарить за счастливую жизнь, которую он ей столько лет обеспечивал. Пока она ехала домой, у нее в голове прокрутился целый мелодраматический сценарий объяснения с Тереховым. В финале собственной пьесы Марьяна надеялась получить прощение, ответную благодарность за годы безмятежной семейной жизни и униженные просьбы мужа разрешить ему видеться с детьми по выходным.

А что вышло? Вместо красивой мелодрамы – какой-то пошлый фарс! Она, Марьяна, была приподнята своей любовью над землей и серыми буднями, а Влад… опустил ее… в таз с горчицей. Поцелуи Халаимова, которые казались ей прекрасными и значительными, теперь выглядели преступными и какими-то мелкими, жалкими, украденными.

Как там говорил Влад? На его пути тоже были женщины, от которых заходилось сердце? Что же это значит? Это значит, что он ее не любил? Влад Терехов, до которого она, Марьяна, снизошла в юности, не любил? Нет… Не может быть… Он столько раз доказывал ей свою любовь и делом, и в постели. Конечно же, он любит ее, потому и предложил не спешить, перетерпеть… Какое ужасное слово! Она не может терпеть! Она никогда прежде не любила. Она скоро разменяет пятый десяток, и ей уже нельзя так разбрасываться чувствами. Ее любовь к Халаимову, как ни смешно это звучит, наверняка и есть та самая пресловутая лебединая песнь. И уж она пропоет ее от всей души! А дети… Что ж дети… Дети никуда не денутся. Они всегда будут с ней.

А потом был обычный семейный вечер. Пришел с тренировки Митя, потом со дня рождения одноклассника – Ванечка. Марьяна кормила семью ужином, проверяла у Ванечки уроки, перебранивалась с Митей по поводу разбросанных по всей квартире грязных носков, и над всем этим бытом парило новое ощущение сбывшегося (или почти сбывшегося) желания. Даже если ее отношения с Халаимовым не разовьются дальше, сегодня она уже имела достаточно для того, чтобы ощущать себя счастливой.

Влад весь вечер вел себя так ровно и спокойно, будто никакого тягостного разговора между ними не было. Принимая перед сном душ, Марьяна размышляла о том, где постелить Владу. Теперь она должна быть чистой для Владимира. Пожалуй, Терехов может поспать в гостиной, если сдвинуть два кресла.

Когда Марьяна зашла в спальню, Влад читал газету, полулежа в их супружеской постели.

– И что… ты будешь спать со мной… после того, что я тебе сказала? – удивилась она.

– Я буду спать не с тобой, а рядом, – отозвался Влад, не отрываясь от газеты. – Если ты рассчитывала, что я улягусь на коврик у дверей в прихожей, то зря.

– Не передергивай, пожалуйста! Можно же…

– И не надейся! – Влад отбросил газету и посмотрел на жену почти с ненавистью. – Я же сказал: пугать детей я не намерен! А тебе я даю время, чтобы привести себя в чувство.

– А если я не смогу?

Терехов сел в постели и внимательно оглядел ее с ног до головы, и Марьяна будто увидела себя его глазами: стареющая тетка с увядшим лицом, редкими волосенками и широченными, как у пловчих на длинные дистанции, плечами.

– Ты уверена, что твой… возлюбленный (будем называть его так красиво) женится на тебе? – спросил он.

– Нет, – честно ответила она.

– Он женат?

– Наверняка.

– То есть ты не знаешь?

– Не знаю.

– То есть роман только начался?

– Да…

– А ты хочешь за него замуж?

– Не знаю, Влад. Ничего не знаю. – Марьяна ничком упала на постель рядом с мужем. – Я люблю его, и все! Больше мне нечего сказать тебе…

* * *

Владимир Викторович Халаимов, выйдя из отдела учета отчетности и анализа, чувствовал себя не в своей тарелке. Марьяна Валерьевна оказалась женщиной страстной и повела себя нестандартно. Всегда «брал» он. Сегодня его «взяла» Марьяна. Она не просила, не унижалась, не согласилась на его предложение. Она уведомила его в своей любви, поцеловала столько раз, сколько посчитала нужным, и ушла.

Домой идти не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Он еще раз удостоверился в том, что, по большому счету, ничего не имел в жизни: ни настоящей семьи, ни любовницы, к которой рвалось бы сердце. Пустота. Случайные женщины. Случайные связи. Саша… Марьяна… Куда все-таки каждый день растворяется Саша?

Халаимов пошел в свой кабинет, где в дверях его встретила растрепанная Анюта с раздувающимися ноздрями.

Владимир Викторович спросил, не случилось ли чего экстраординарного в его отсутствие. Анюта не ответила и молчала так выразительно, что Халаимов, который уже зашел в кабинет, вынужден был к ней обернуться. В дополнение к раздувающимся ноздрям за эти секунды секретарша успела приобрести уже абсолютно ровный багровый цвет лица. Грудь ее вздымалась так мощно, что розовые ягодки сосков то выскакивали из чашечек ненавистного Владимиру бюстье, то снова погружались вниз.

– Ну и что сие означает? – вынужден был спросить Халаимов.