Интерьер для птицы счастья - Светлана Лубенец Страница 21

– Понимаете, Владимир Викторович, – продолжила Марьяна, – оказалось, что я никогда в жизни не была влюблена, хотя у меня случались и поклонники, и… муж есть… Я не знала, как это – быть влюбленной, как это – любить. Вы не поверите, но я поначалу даже не поняла, что влюбилась. Я подумала, что заболела, до того мне было плохо физически. Не сразу догадалась, что все дело в вас…

Несколько растроганный Халаимов подошел поближе к Марьяне, но она сделала рукой запрещающий жест, предлагая остановиться.

– Нет-нет! Мне от вас ничего не надо, – невесело усмехнулась она. – Хотя, конечно, мечталось… Видите? – Терехова демонстративно отстегнула от волос накладки и с кривой улыбкой бросила их на стол. – Купила эти штуки за сумасшедшие деньги, чтобы вам понравиться. В такой дорогущий салон для этого забрела, вы не представляете! Там клиентам даже кофе подают за счет заведения… Свои-то волосы у меня довольно неудачные… мягко говоря…

Халаимов почувствовал, как к горлу подступил комок сочувствия. Женщина будто обнажалась перед ним, стыдясь своей некрасивости и одновременно бравируя ею. Он бросил на Марьяну косой изучающий взгляд. Пожалуй, она не в его вкусе. И дело тут не в волосах. Он никогда и не смотрел на ее волосы. Марьяна Терехова имела фигуру, очень похожую на фигуру Инги. Это был уже давно изученный и пройденный вариант, который его совершенно не вдохновлял. Но тем не менее слова Марьяны что-то разбередили в его душе. Владимир Викторович задумался. А любил ли он кого-нибудь всеми силами души, чтобы вот так, как эта женщина, мучиться и страдать? Всего один раз в жизни он испытал страшные муки ревности, когда узнал про Ингу с оператором, но даже та испепеляющая ревность как-то быстро притупилась, а потом и вовсе сошла на нет. После Инги он не влюблялся вообще. Да, выделял понравившихся женщин из толпы и добивался их столько, сколько те были способны сопротивляться. Сейчас ему нравилась Саша Арбенина. Он взял ее с ходу, а теперь она почему-то уклонялась от встреч. Неужели он ей не понравился? Все его женщины обычно были им довольны.

– О чем задумались, Владимир Викторович? – Халаимов вздрогнул от голоса Марьяны. – Честное слово, не стоит так озабочиваться тем, что я вам сейчас наговорила. Не беспокойтесь. Все потечет своим чередом. Идите спокойно домой.

Марьяна сгребла в ящик стола пушистые хвостики накладок, встала с места, подошла к шкафу и вытащила из него шубу. Халаимов перехватил ее у нее, чтобы помочь одеться. Женщина всунула руки в рукава. Владимир Викторович накинул шубу ей на плечи и вдруг резко развернул к себе. Терехова была высокой. Они оказались друг перед другом лицом к лицу. Глаза Марьяны ни о чем не просили и ничего не боялись. В них не было привычного Владимиру восхищения, подобострастия или заискивания. Они излучали лишь спокойную уверенность, как бы говорили: Марьяна имеет право на любовь к нему. И Халаимов дрогнул. Ему надо было лишь чуть-чуть наклониться, чтобы коснуться своими губами ее ничего не ждущих губ. Терехова не ответила на его поцелуй, продолжая пугающе пристально глядеть в его глаза.

– Я что-то сделал не так? – спросил Владимир Викторович.

– Не знаю… – покачала головой Марьяна. – Вам же это не нужно.

– Я и сам не знаю, что мне нужно и кто мне нужен. А вдруг как раз вы? Вдруг вы та самая, единственная… мимо которой нельзя пройти?

Марьяна слабо улыбнулась:

– Вряд ли я – та самая… Но попробовать можно…

Она сбросила на пол свою дорогую шубу и прижалась к нему всем телом. И на поцелуй его она ответила, и целовала его сама, и была счастлива этими поцелуями, как никогда в жизни. И именно Марьяна Валерьевна прекратила объятия на том самом высоком пике, когда уже очень трудно себя контролировать. Она резко оттолкнула от себя Халаимова, подхватила с пола шубу, сумку – со стола и, забыв переобуться в сапоги, солдатским строевым шагом прямо в туфлях вышла из отдела. Совершенно сбитый с толку Халаимов в большой задумчивости опять опустился на угол стола.

Марьяна Валерьевна Терехова только в автобусе спохватилась, что забыла надеть шапку и что на ее ногах в декабрьский мороз красуются летние туфли с открытой пяткой, в которых она обычно ходила на работе. Она усмехнулась. Разве имеют значение какие-то глупые туфли и не менее глупые люди, которые показывают на них пальцами? Разве что-нибудь имеет значение, кроме того, что только что произошло между ней и Халаимовым? Конечно, эти поцелуи не повлекут за собой никакого продолжения. Владимир Викторович всего лишь поддался на ее признание, как поддался бы любой мужчина. Разве кто-нибудь из них может отказаться от того, что им так беззастенчиво предлагают? Сейчас он наверняка уже жалеет о случившемся, и совершенно напрасно. Она, Марьяна, больше ничем его не побеспокоит. Воспоминаний о его поцелуях ей хватит на всю оставшуюся жизнь. У нее никогда ранее так не сжималось сердце и не подступали к глазам слезы утоленного желания. Ей от него не нужно больше ничего. Но с Владом придется разводиться. Она не сможет жить во лжи. Она любит другого. Она ни о ком не может думать, кроме Владимира.

– Маша! Что за фокусы? – Влад удивленно смотрел на летние туфли жены, которые она снимала в прихожей. – Тебе не кажется, что на дворе зима?

– Забыла переобуться, – пробормотала она.

– Ерунда какая-то… Как можно забыть надеть теплую обувь, когда на улице снега по колено? Ну-ка, марш в ванную! Я тебе сейчас горчицу в тазике разведу.

– Не надо никакой горчицы, Влад! – Марьяна развернулась к мужу с таким новым для него выражением лица, что он, застыв на месте, сиплым голосом спросил:

– Что случилось, Маша?

– Я влюбилась, – бесстрастно сообщила она.

– Что значит «влюбилась»?

– Это значит именно то, что ты только что услышал. Нам надо разойтись.

– Почему? – Влад так удивился, будто не слышал главного кодового слова «влюбилась».

– Сказала же: я полюбила другого человека, – уже с раздражением повысила голос Марьяна.

– Ничего не понимаю, – все так же сипло проговорил Влад и попытался откашляться. Ему казалось, что, откашлявшись, он сможет избавиться от этого странного сообщения, которым его огорошила жена. Но сколько он ни кашлял, лучше ему не становилось, а Марьяна говорила уже о совершенно невозможных вещах:

– Я целовалась с ним, Влад!

– Целовалась…

– Да ты хоть понимаешь, о чем я говорю? – Марьяна подошла к нему вплотную и потрясла за полы расстегнутой рубашки.

– Не очень… – ответил муж.

– Я люблю другого! Я целовалась с ним! Я изменила тебе, Влад! И если он захочет, буду изменять тебе снова и снова! Понял?!

До Терехова наконец дошел точный смысл того, что пыталась донести до него жена. Это придало ему сил, и уже своим обычным голосом он сказал:

– Ты всегда была очень откровенна.

– Откровенность лучше, чем ложь.

– Не уверен. В нашем случае не уверен… Я предпочел бы этого не знать.