Домашний фронт - Кристин Ханна

Ей представлялось, что некоторые семьи похожи на хорошо ухоженные парки с симпатичными клумбами нарциссов и большими, раскидистыми деревьями, предлагавшими защиту от летнего солнца. Другие — это она знала не понаслышке — напоминали ей поле боя, кровавое и мрачное, усеянное осколками снарядов и фрагментами тел.

Конечно, ей было всего лишь семнадцать, но Джолин Ларсен уже знала, что такое война. Она росла в эпицентре неудачного брака.

Хуже всего ей приходилось в День святого Валентина. Атмосфера в доме всегда была тревожной, но в этот день, когда по телевизору беспрерывно рекламировали цветы, шоколадки и красные сердца из фольги, в неловких руках ее родителей любовь становилась оружием. Разумеется, начиналось все с выпивки. Всегда. Стаканы снова и снова до краев наполнялись бурбоном. Это было начало. Потом крики, плач, летящие в стену предметы. За эти годы Джолин не раз спрашивала мать, почему она просто не бросит отца и не уйдет тайком однажды ночью. Мать всегда отвечала одно и то же: «Не могу. Я его люблю».

Иногда она плакала, произнося эти слова, иногда ее горечь была прямо-таки осязаема, но в конечном счете имела значение не интонация, а трагическая истина ее безответной любви.

Снизу послышался крик.

Должно быть, это мама.

Затем грохот — что-то большое ударилось о стену. Стук захлопывающейся двери. А это, наверное, папа.

Отец, как всегда, в ярости выскочил из дома и с силой захлопнул за собой дверь. Он вернется завтра или послезавтра, когда закончатся деньги. Прокрадется на кухню, трезвый и исполненный раскаяния, принесет с собой запах перегара и сигарет. Мама бросится к нему, всхлипывая, и крепко обнимет. «О, Ральф… ты меня напугал… Прости. Дай мне еще один шанс, пожалуйста. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю…»

Джолин подошла к двери своей спальни под крутым скатом крыши; при этом ей пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой об одну из грубых деревянных балок. Комната освещалась единственной лампочкой, торчащей на потолке, словно последний зуб во рту старика, шатающийся и ненадежный.

Она открыла дверь и прислушалась.

Все?

Джолин осторожно спустилась по узкой лестнице, слушая, как скрипят ступени под ее ногами. Мать, сгорбившись, сидела на диване в гостиной с сигаретой «Кэмел» во рту. Пепел сыпался прямо ей на колени. По полу были разбросаны свидетельства ссоры: бутылки, пепельницы, осколки стекла.

Еще несколько лет назад Джолин попыталась бы утешить мать. Но бесчисленные вечера, похожие на этот, ожесточили ее. Теперь она испытывала лишь раздражение, устав от нескончаемой драмы родительского брака. Все повторялось, и именно Джолин каждый раз приходилось убирать мусор. Осторожно пройдя между осколками, она опустилась на колени рядом с матерью.

— Дай-ка сюда, — устало произнесла Джолин, забрала тлеющую сигарету и положила в пепельницу, стоявшую на полу.

Мама подняла голову: глаза печальные, на щеках дорожки слез.

— Как я буду без него жить?

И словно в ответ на ее вопрос открылась дверь во двор. Холодный ночной воздух проник в комнату, принося с собой запах дождя и сосен.

— Он вернулся! — Мать оттолкнула Джолин и бросилась на кухню.

«Я люблю тебя, родной. Прости!» — услышала Джолин слова матери.

Она медленно встала и повернулась. Родители замерли в крепком объятии — как в кино, когда после войны возлюбленные встречаются вновь. Мать отчаянно льнула к нему, ухватившись за его клетчатую рубашку.

Отец пьяно покачивался, словно от падения его удерживала только она, что конечно же было невозможно. Он был крупным мужчиной, высоким и широким в плечах, с ладонями, похожими на лопаты, а мать — хрупкой и белой, как яичная скорлупа. Ростом Джолин пошла в отца.

— Ты не можешь меня бросить, — всхлипывала мать, язык у нее заплетался.

Отец отвел взгляд. На долю секунды Джолин увидела в его глазах страдание и, что еще хуже, — стыд, горечь и жалость.

— Мне нужно выпить, — сказал он хриплым голосом, огрубевшим от многолетнего пристрастия к сигаретам без фильтра.

Он взял мать за руку и потащил ее через кухню. Мать выглядела ошеломленной, но с глупой улыбкой ковыляла за ним, забыв о своих босых ногах.

И только когда отец открыл дверь во двор, Джолин поняла.

— Нет! — закричала она, вскочила и бросилась за ними.

Февральский вечер был темным и холодным. Струи дождя барабанили по крыше и стекали по водостокам на карнизе. На подъездной дорожке к дому стоял взятый напрокат грузовик — единственное, что интересовало отца. Джолин выскочила на деревянное крыльцо и споткнулась о бензопилу, едва устояв на ногах.

Мать остановилась у открытой дверцы и оглянулась на нее. Дождь хлестал ее по впалым щекам, смывая тушь с ресниц.

Она подняла руку, бледную и дрожащую, и неуверенно махнула Джолин.

— Не стой на дожде, Карин! — рявкнул отец, и мать послушно села в машину. Через секунду обе дверцы захлопнулись. Машина тронулась с места, выехала на дорогу и исчезла.

Джолин снова осталась одна.

«Четыре месяца», — в который раз подумала она. Осталось всего четыре месяца, а потом она окончит школу и сможет уехать из дома.

Из дома. Что бы это ни значило.

Но что она будет делать? Куда поедет? Денег, чтобы продолжить учебу в колледже, у нее нет, а те деньги, которые она зарабатывала, родители всегда находили и «брали в долг». Их не хватит даже на месячную аренду квартиры.

Джолин долго стояла на крыльце, размышляя, волнуясь, наблюдая, как дождь превращает подъездную дорожку в непролазное болото, и в какой-то момент она увидела немыслимую, невозможную вспышку цвета в ночи.

Красный. Цвет крови, пламени и утраты.

Джолин не удивилась, увидев въезжающую во двор полицейскую машину. Удивилась она собственным чувствам при известии о том, что родители мертвы.

Удивилась, как горько она плакала.