В глубине стекла - Елена Искра Страница 17

Всё то время, пока Олег говорил, Ольга молча шла рядом, внимательно слушая его. Ни словом, ни жестом, ни даже движением бровей она не выдавала своего нетерпения, не пыталась перевести разговор на другую тему. Она устала, правая туфля нещадно тёрла ногу, ей давно нужно было в туалет, но она продолжала стоически слушать Олега. Она интуитивно ощущала, что подобные приступы откровенности случаются нечасто, что всё это вызвано особым состоянием души.

Человек боится быть откровенным. Обычно, спрятавшись в панцирь неприступности, он скрывает от всех своё сокровенное, своё настоящее «я», ведь показать его другим — значит стать уязвимым. Он притворяется взрослым, сильным, уверенным, скрывая от всех душу испуганного ребёнка, циничным, пряча глубокую чувствительность, холодным, маскируя горячую влюбчивую натуру, замкнутым, боясь показать своё неистребимое желание быть открытым всем и каждому.

Маску можно носить долго, но у любого наступают минуты, когда он, наплевав на всё, начинает изливать душу. Такие минуты откровенности случаются порою между случайными попутчиками, когда каждый уверен, что не увидит другого больше никогда, либо между любовниками, когда после физической близости хочется обнажить до конца не только своё тело, но и душу. Они не были ни любовниками, ни попутчиками, а значит, такая откровенность стоила дорогого. Она чувствовала, что выказать сейчас своё нетерпение, пренебрежение — значит оттолкнуть его навсегда, обидеть, а обижать и отталкивать Олега ей вовсе не хотелось.

— А как случилось, что ты учителем стал, почему не моряком, не военным? Неужели не хотел? — не выдержала она.

— Хотел, — Олег помолчал. Было видно, что эта тема ему неприятна и при всей своей откровенности он готов отвечать далеко не на все вопросы. Ольга уже пожалела, что задала этот вопрос. — Но здоровье подвело, — вздохнул он, — в подводники я не годился, а больше никуда мне не хотелось.

Он снова помолчал и продолжил, но уже без прежнего запала:

— К тому времени, когда я школу заканчивал, отца в Москву перевели, в Генштаб. С военным училищем не вышло, решили, что лучше всего поступать в иняз. Я английский неплохо знал, учителя были хорошие, да и отец натаскивал, он им прекрасно владеет, так что способность к языкам у меня наследственная. Не успел институт закончить — в армию призвали. Год прослужил. А тут родители уехали, отца за границу послали работать, ну и мама с ним. Когда из армии вернулся, она прилетала, хотела меня куда-то пристроить, но я решил, что до их возвращения в школе поработаю, а там видно будет. Вот и живу сейчас один, квартиру стерегу.

Олег говорил уже безо всякого воодушевления. Момент искренности миновал, и стало даже неловко за излишнюю откровенность, обнажённость души, как неловко бывает утром смотреть в глаза случайной знакомой, оказавшейся вдруг в твоей постели.

— Я тебя совсем заговорил, — Олег осмотрелся по сторонам, — обещал проводить, а сам всё по парку кручу. Куда прикажете? — Он по-шутовски выгнулся в полупоклоне.

— Нет, Олег, не нужно меня провожать, я тут, рядом живу, сама прекрасно дойду, — Ольга решительно отобрала у него сумку с тетрадями, — а погуляли мы отлично. Я давно хотела по парку побродить. Каждый день через него на работу иду, а просто так пройтись, погулять, некогда. Ну, ладно, пока!

— До завтра! — Олег взмахнул на прощание рукою.

Ольга рванула в сторону своего дома, боясь, что Олег всё же пойдёт провожать, а сил на продолжение прогулки уже не оставалось.

Уверенно и быстро цокая каблучками по асфальту, Ольга с легкой улыбкой, скрытой в уголках рта, вспоминала только что закончившуюся встречу.

«Какой он всё-таки забавный, — думала она, — кажется, взрослый человек, учитель, армию отслужил, а всё как мальчишка. Расхвастался, какой он талантливый, да какая судьба у него необычная. Ничего необычного, ну отец — военный, ну пришлось немного помотаться, только и всего. В иняз он поступил, потому что английский хорошо знал! Как же! Знаем мы, как туда поступают. Викуля, вон, и с репетитором занималась, и сама, и английский лучше всех в классе знала, а в иняз, говорила, и соваться нечего. Там или деньги большие нужны, или связи, а лучше и то, и другое. Папа-то у него, генерал, не меньше, или, как там у моряков, адмирал, что ли? Живёт он один, квартиру сторожит, заходите, мол, в гости, хата пустая. Знаем мы это, проходили. Интересно, сколько девиц ему сторожить помогает?

Она продолжала лёгкой рысцой двигаться к дому, испытывая непонятное раздражение и по отношению к самому Олегу, и к тому, что он рассказывал. Ей стало казаться, что она просто выслушала заготовленную романтическую сказку, при помощи которой старались привлечь к себе внимание. Он даже увлечение себе выбрал необычное, не футбол-хоккей, а подводное плавание. Тоже мне, капитан Немо! «Я» да «я», нет, чтобы вокруг осмотреться, тут и другие люди есть. Она снова улыбнулась своим мыслям: «Всё-таки он забавный, совсем как ребята из моих девятых».

Дверь она открыла сама. В квартире было душно и темно. Ни звука не раздавалось из казавшихся безжизненными комнат. Все окна в комнатах и на кухне были тщательно завешаны плотной тяжёлой материей. Нет, не шторами, а, прибитыми прямо к деревянным рамам покрывалами, скатертями, одеялами и даже простынями.

— Господи, мама, ну что ты опять делаешь! — чуть не застонала Ольга, срывая с окна в своей комнате толстое шерстяное одеяло и распахивая створку. — Я же тебя просила в моей комнате ничего не трогать!

— Но, Олюшка, они опять за мной подглядывали! — раздалось у неё за спиною. Вышедшая из своей комнаты мать выглядела совсем неплохо для своих шестидесяти одного года. Высоко поднятая голова, прямая спина говорили об умении ценить себя, фигура сохранила стройность и даже некоторую изящность, тонкие руки чуть манерно были прижаты к груди. Волосы, правда, были седыми, но это лишь оттеняло тонкие черты лица и совсем её не портило. Но вот одежда была на ней какая-то несуразная. Вечернее платье с декольте и… гольфы, беленькие, со смешным бантиком у коленки. На ногах были старые Ольгины кроссовки, когда-то белые, а теперь серо-жёлтые, растоптанные, с распущенными шнурками.

— Ну кто, кто за тобой подглядывал? Как? Кому это нужно?

— Как же ты не понимаешь? Они сейчас за всеми следят, террористов ищут. А на нас наверняка Тайка с третьего этажа в ФСБ написала, она меня всегда ненавидела! И телефон наш прослушивается, я тебе точно говорю, когда я разговариваю, там всегда потрескивание такое, это магнитофон записывает и шумит, мне знающие люди объяснили. А техника у них знаешь какая?! Они из космоса могут за человеком в телескоп наблюдать! А паспорт мой! Помнишь, я его искала, найти не могла, а потом он раз — и нашёлся! Это они, сначала выкрали, пока я в магазин ходила, а потом подбросили. И обыскивают нас всё время, я всякий раз, когда из магазина возвращаюсь, чувствую, что в квартире кто-то посторонний побывал. А почему я к тёте Соне дозвониться не могла? А потом вдруг сразу дозвонилась? Они просто сначала проверяли тех, кому я звоню, а потом уже разрешали соединиться.

Мама смотрела на Ольгу чуть взволнованными, но совершенно разумными глазами, в глубине которых таилась лёгкая укоризна: «Ну как же ты не понимаешь? Это же очевидно». Ни дать ни взять — мать, втолковывающая ребёнку какие-то тривиальные истины.