В глубине стекла - Елена Искра Страница 16

— Слушай, мы это всё не съедим, — удивлённо глядя на результаты своей беготни, задумчиво сказала Вика. — Нет, столько жрать нельзя, — отвалилась она минут через двадцать от стола, уставленного стопками пустых тарелок, — так и лопнуть можно!

Слегка переваливаясь и отдуваясь, они добрели до номера и рухнули в кровати.

— Я сейчас усну, — Вика перевалилась на бок, — пошли на пляж, а то мы будем как те две лягушки из мультика: «Ну вот, поспали, можно и поесть. Ну вот, поели, можно и поспать», — противным «квакающим» голосом произнесла она. — Позагораем, а в город после обеда пойдём.

Когда они, окунувшись в ласковое море, вышли на берег и развалились на лежаках, Ольга всё-таки не удержалась и спросила небрежным тоном, как бы о чём-то совершенно незначительном:

— Ты когда вчера пришла? Я и не слышала.

— Да ну, я быстро, сначала вроде потусоваться хотелось, а потом прямо засыпать начала. Олега твоего предупредила, что ты не придёшь, посидели чуть-чуть, да и домой. А ты уже храпела, аж стены тряслись.

— Не ври, я не храплю. А Олег вовсе не мой.

— Храпишь, храпишь. Ну не твой, так не твой. Слушай, а что он за человек? Как сюда попал?

— Что же ты его вчера не расспросила?

— Ты что? Ревнуешь, что ли? Я же тебе сказала, что мы совсем немного посидели, я засыпать буквально сразу начала, тоже устала. Он что, твой? Ты только скажи, я к нему и не подойду больше.

— Не мой он. — Ольга помолчала. — Не мой. А человек… Нормальный человек. — И она замолчала, откинувшись на лежак и прикрыв глаза солнечными очками.

«Какой он человек? — думала она, погружаясь в воспоминания. — Какой он человек?»

Осенний парк в этом тихом уголке Москвы ещё не сдался осени и выглядел вполне по-летнему. Щебетала ребятня, молодые мамы гуляли с колясками, бабушки сидели на скамейках, обсуждая свои проблемы, но не выпуская из поля зрения сосредоточенно роющихся в песке карапузов.

Олег и Ольга шли рядом по аллее, обсаженной тополями. Тополя были старые, с мощными, покрытыми растрескавшейся корой стволами, корявыми растопыренными ветвями и тёмно-зелёными листьями, даже не тронутыми желтизной. От лёгкого ветерка деревья шевелили неспешно своими ветками, словно разговаривали о чём-то, размахивая руками.

Олег, взяв Ольгину сумку с тетрадками, шёл рядом с ней и о чём-то увлечённо рассказывал, а она больше молчала, то смотрела себе под ноги, то искоса поглядывала на Олега, порою вставляла ничего не значащие реплики, согласно кивала головой. Так они и шли по парку круг за кругом.

— Ты знаешь, я иногда поражаюсь, насколько осмысленно любое событие нашей жизни, как предусмотрено в ней всякое наше действие. Если смотреть на событие в отдельности, то кажется чудом то, что оно вообще произошло. Но если взглянуть на события в их связи; то начинаешь понимать, что только так и могло случиться. Я очень сумбурно говорю? Нет? Да нет, конечно, сумбурно. Понимаешь, я не всегда могу подобрать нужные слова, чтобы выразить свои мысли.

Некоторые вещи мы воспринимаем как должное, например, то, что мы родились. Нет, не само рождение, в этом, действительно, ничего особенного нет, а то, что родился именно я. Не Петя, не Вася, не девочка какая-нибудь, в конце концов, а я, со своими мыслями, чувствами, своим восприятием мира. Какова была вероятность этого события? Вот ты — математик, попробуй сосчитать какая вероятность того, что при оплодотворении встретятся именно те половые клетки, которые приведут к твоему появлению на свет? Ноль! А какова вероятность того, что твои родители встретятся, заметят друг друга, поженятся? Тоже ноль! А какова вероятность того, что каждый из них родится? А их родители? А все предыдущие поколения? Ноль, ноль, и ещё раз ноль!

Вероятность того, что я появлюсь на свет, настолько мала, что принимать её во внимание всерьёз нельзя. Но ведь я появился! Всё это могло произойти, только если есть какая-то определённая цель, если я должен выполнить какую-то свою функцию, сыграть свою роль.

Когда я думаю о своей жизни, мне порою кажется, что это просто цепь случайностей, а порою, что во всех этих событиях есть некая логика, движение к какой-то цели.

Я ведь родился в Питере, вернее, в Ленинграде, хотя почти ничего из того времени не помню, так, какие-то смутные картинки. Почему-то ярко помню один момент, когда я вижу перед собою большую красивую коробку, лежащую на полу. Я пытаюсь на неё взобраться, а она вдруг ломается, я падаю и громко кричу. Было такое или это сон? Не знаю.

Мой отец в академии учился, он моряк, военный, всю жизнь на флоте, а мама учительницей была, географию преподавала. Она ленинградка, или петербурженка, как сейчас правильно? Хотя и не коренная. Её мама, моя бабушка, откуда-то из Новгородской области, она после войны город восстанавливать приехала, ну и осталась. Всю жизнь на стройках проработала, она рано умерла, я её и не помню почти.

А папа и мама познакомились очень интересно. В то время фильм про войну вышел — «А зори здесь тихие», он очень трагичный, там все героини, девчонки молодые, гибнут в конце. Мама с подругой в кино пошла и не выдержала, в конце расплакалась, разрыдалась прямо. Подруга её и так и сяк успокоить пытается, бесполезно. Они уже из зала ушли, а мама всё плачет. Тут фильм кончился, люди выходить стали, на плачущую маму оглядываются. А офицер-моряк к ним подошёл, маму за плечи обнял, по голове погладил, она и затихла. Это мой отец был.

Но вот ведь что интересно, ни мама, ни папа в тот день в кино не собирались, отец этот фильм уже видел, а мама с подружкой в гости, на какую-то вечеринку шли, но в последний момент передумали. Случайность? Не знаю. Ну успокоил девушку да пошёл бы дальше, а он её до дома проводил, а на следующий день уже после работы встречал.

Я у них родился. Потом, когда отец академию закончил, на Север послали, под Мурманск. Я те места плохо помню, маленький ещё был. Сопки низкие, серые, и небо такое же серое и низкое, деревца маленькие, корявые какие-то, изогнутые все. Я потом, когда настоящие, а не карликовые, деревья увидел, удивлялся, какие они огромные. Море помню, холодное, неприветливое, страшное. Когда мы в Сочи, в санаторий поехали, я не верил, что в море купаться можно будет, а когда Чёрное море увидел, влюбился в него прямо, в его ласковое тепло. Это уж я потом узнал, что оно тоже неприветливым бывает. Ночь полярную помню, когда темнота беспросветная и месяц, и второй, и третий… А потом День встречи солнца. Когда все в определённый день и час на улице собираются и на небо смотрят, ждут, когда солнышко первый раз после ночи покажется. Представляешь, снег, мороз, темнота, хотя скоро полдень, все головы вверх задрали и первого лучика ждут. Я, когда эту картину вспоминаю, понимаю, почему люди солнцепоклонниками становились.

А потом отца на Черноморский флот, в Севастополь перевели, я там и в школу пошёл. Интересно, зачем всё так? Родился в Питере, рос за Полярным кругом, вырос в Крыму. Словно специально кто-то меня по свету бросал.

Севастополь я люблю, когда возможность выпадает, всегда туда еду, улочки его, бухты… Вот там я в море и влюбился. Даже, наверное, не просто в море, а в подводный мир. Я, вообще-то, рано читать начал, лет в пять, наверное. Мама на Севере не работала, негде было, вот она всю себя мне и посвятила. Я когда в школу пошёл, и читал, и писал уже, и считал. Так вот, классе, наверное, в первом попалась мне книга про подводный мир, про Кусто, про его экспедиции. И книга-то не детская, взрослая, научно-популярная, а впечатление на меня произвела неизгладимое, заворожили мысли о подводном царстве. Я с тех пор подводным миром буквально заболел. К отцу приставал, просил меня на подводную лодку взять. «Я, — говорил, — ни к кому приставать не буду, я буду тихонько сидеть и в окошко глядеть». Постарше стал, начал акваланг себе выпрашивать. В общем, доставал. Когда я классе в седьмом учился, отец не выдержал, договорился, и начал я к военным аквалангистам ходить на тренировки. Диверсионному делу, конечно, не учился, а вот технике подводного плавания — да. Отец, правда, условие поставил: «Тройку за четверть увижу, спишу на берег». И точно, в восьмом классе я трояк по физике получил, целую четверть на берегу ласты сушил.