Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева Страница 14

– Да! – подхватила Александра. – Или еще лучше – в часовнюВарвары-великомученицы на Варварке, то есть на Фигнер.

«Мокко «Аравийский», «Ливанский», Мартиник»… Господи, какаяона была тогда дурочка. Какая маленькая, счастливая, блаженная дурочка, ничегоне ведающая, кроме стука своего влюбленного сердца!

Жаль, что нельзя было так жизнь прожить.

А впрочем, разве она не прожила жизнь именно так – под стуквлюбленного сердца?

– Я раньше такая дура была! Комсомолка, знаешь? – продолжаламежду тем Катя. – На Светлое Христово воскресенье народ идет с заутрени, а мы,бывало, встанем напротив храма Покрова – с рожами, сажей вымазанными, с рожкамина головах, чертей изображали, – и ну срамные песни орать! Старухи нас ктокрестит, кто проклинает… Вот бог и наказал.

– Да ладно, – сказала Александра. – Может, еще и смилуется.Пока живы, верно? Живы и, глядишь, до срока своего доживем.

– Ну, здесь-то, может, и доживем. А вот слухи ходят,расформируют лагерь-то… Загонят куда-нибудь на Соловки… это сразу край, хотьиди да топися в Белом море!

– Ну, может, нас загонят куда-нибудь, где моря нет, так итопиться будет негде, – утешила Александра.

Потом, спустя два года, Катя скажет ей: «Ну ты как в водуглядела!»

* * *

Сначала Ольга его не узнала. Посмотрела на высокого летчика,открывшего дверь, и подумала, что ошиблась адресом, постучала не в своюквартиру. Наверное, он новый соседский квартирант.

– Вы к кому? – спросил летчик, вглядываясь в неразличимуюженскую фигуру, замершую во тьме лестничной площадки.

– Кто там пришел? – послышался дребезжащий голос деда, иОльга поняла, что все-таки она дома наконец. Значит, летчик не соседский, ановый их квартирант?

Ну и ладно, сейчас ей совершенно не до него!

Отодвинув незнакомца плечом, она ввалилась в прихожую,волоча за собой свой грязный вещмешок, швырнула его в угол и кинулась на голосв дальнюю комнату. Константин Анатольевич Русанов сидел в своем кресле, каквсегда, закутанный в плед, и в старой голландке играл огонь, и слабо теплиласьнастольная лампа, и томик Бальмонта лежал под ней, белея тисненой обложкой ипоблескивая золотой вязью названия, и тёмно, таинственно мерцали стекла плотнозаставленных книжных шкафов, и тяжелые бархатные портьеры скрывали от глазуродливые светомаскировочные шторы. Ольга с разбегу кинулась на пол передкреслом, припала к худым дедовым коленям, покрытым пледом:

– Дедуля, я вернулась!

Дед смотрел-смотрел недоверчиво, потом вдруг всплеснулбледными, истончившимися, совсем уже старческими руками:

– Господи, да ведь это Олечка! Господи! Мы и не ждали!

– Оля, Оля! – ворвалась в комнату тетя Люба с поварешкой водной руке и кухонным полотенцем в другой. – Девочка ты моя ненаглядная, дакакая же ты стала, да как же ты оттуда вырвалась!

– Тетя Люба, дрова есть? – спросила Ольга, не поднимаяголовы с дедовых колен. – Растопи мне колонку, я сейчас умру, если не помоюсь.

– Да, да, – пробормотала тетя Люба, не трогаясь с места ибестолково перехватывая половник и полотенце: из правой руки в левую, из левойв правую. Слезы так и лились по ее лицу, она бестолково встряхивала головой,чтобы смахнуть их, но почему-то не догадывалась вытереть.

– Может, тебе лучше поесть сначала? – шепнул дед, наклоняяськ Олиной голове и вдыхая запах ее немытых волос с таким восторженным выражениемлица, словно это были те самые парижские «А Дискресiон Дралле – духи и одеколондивного, чарующего запаха!», которые он в незапамятные времена покупал дляКлары Черкизовой, ныне Клавдии Васильевны Кравченко. Клара только сегодняприходила, принесла немного муки и масла. Как чувствовала, что Олечка вернется!Теперь Любаша напечет своих знаменитых оладий. Так мало удовольствий в жизнистарика, а с войной их и вовсе убавилось. Но осталось ни с чем не сравнимоесчастье – любовь к внучке. А еще наслаждение от вкусной еды. Потом, уже ночью,когда все уснут, благостный и довольный Константин Анатольевич достанет из-подподушки любимого Бальмонта и, не открывая книги (свет нужно экономить, да изачем ему смотреть в книгу, если он все и так знает наизусть?), будетперебирать в памяти неувядаемые строки, словно цветы, словно лепестки роз,белой и красной! Все-таки есть еще радости в жизни, несмотря на то что война, имир давно рухнул, и Русановы как-то приспособились выживать под его обломками.

– Нет, поесть потом, сначала в ванну, – пробормотала Ольга,неохотно поднимая голову. – Деда, а кто мне дверь открыл? У нас новыйквартирант, что ли?

– Не узнала? – засмеялся Константин Анатольевич. – А ну-каоглянись, посмотри на него получше!

Ольга начала вставать, тяжело опираясь об пол, но летчиксильной рукой подхватил, резко поднял.

– Правда не узнала, что ли? – спросил сердито. – Да ты что,Аксакова, с ума сошла?! Разве можно было меня не узнать?!

– Олечка, да ведь это Коля, Коля Монахин! – по-прежнему неутирая слез, воскликнула тетя Люба. – Наверное, он будет очень богатый, потомучто мы с Константином Анатольевичем его тоже не сразу узнали. Да и потом, когдаон назвался, не поверили, ему чуть ли не документы предъявлять пришлось.

Ольга смотрела во все глаза. Колька Монахин! Сколько ж онине виделись? Четыре года. Колька… Он и всегда был очень красив, а уж сейчас-то– в летной форме с голубыми петлицами на вороте и с серебрянымикрыльями-эмблемами на рукаве гимнастерки – просто глаз не оторвать. Русый чубна лбу, зеленые глаза, в которые Оля когда-то – давным-давно, еще в школе! –была просто невыносимо, ну совершенно смертельно влюблена.

Когда-то. Очень давно! С тех пор сто лет прошло!

– В самом деле Колька… – пробормотала Ольга, из вежливостиизображая удивление и качая головой. – Откуда взялся? И что это за маскарад,почему на тебе форма?

– Ох, Ольга, ну какая же ты противная, – покачала головойтетя Люба и наконец-то утерла свои умиленные слезы. – Маскарад, главное! Ладно,мое дело – ванну приготовить.

– Оля, я так рад… – качнулся было вперед Николай, но Ольгаиспуганно выставила ладони:

– Нет, ты что! Не трогай меня, я почти месяц не мылась,одежда – сплошная грязь. И вообще, у меня могут быть вши!

Никаких вшей у нее не было, Ольга ничуть не сомневалась. Имысль о них ее совершенно не волновала, когда деда обнимала. Но с КолькойМонахиным обниматься у нее охоты не было.