Первый великоросс - Александр Кутыков Страница 12

Мать за шиворот втащила малого в дом. Коротенькая пика Птаря неуклюже воткнулась женщине в мякоть бедра.

— Да чтоб… — И оплеухой швырнула мальчонку на середину горницы — прямо под ноги Сызу.

— У-у-у! — вознегодовал тот на парнишку и принялся помогать подтаскивать к скамейкам раненого. — Откуда волки-то? Откуда волки-то? — не к месту заладил он.

— Из лесу. Откуда же еще? — звонко ответила пришедшая в себя Стреша.

— Стреша, неси воды. Сыз, помоги Некоше слезть с печи! — командовала Гульна, бросаясь к дверям. — Где же эти черти?!

Отворив дверь, тревожно прокричала в темноту:

— Ярик, Малк, где же вы?

— Идем, мама, — ответили издалека ребята.

Мать, не закрыв двери, с клубами холода заторопилась к старшему сыну. Стреша с Птарем поднесли медный чан теплой воды. Некоша скомандовал:

— Стрешка, закрой дверь — не то Светя от холода помрет! Крови-то в нем уж не осталось!

Гульна охнула и надломлено закричала.

— Да где же эти черти? — Сыз от отчаянного вопля женщины шарахнулся за печку, продолжая наблюдать оттуда. Один глаз у него стал больше другого. Некоша приказал матери раздеть раненого. Сам костлявыми руками рвал чистую тряпку и лентами перевязывал раны. Вернулись с улицы ребята, притащили в дом мертвого волка.

— Еще дергался! — заявил вспотевший Малк.

— Мы его в живот затыкали до смерти! — похвалился Ярик.

Подошедший Птарь принялся рассматривать тушу убитого злодея. Боязливо пинал обмякшее тело мыском своего сапожка — сначала задние ноги разбойника, потом в оскаленные зубы. Все, кто был в избе, смотрели на эту сценку.

Светя едва слышно прохрипел, что, мол, надобно проверить входные ворота. Мать заботливо дрожащей рукой прикрыла его распухшие уста — дабы сын не тратил драгоценные силы на напрасные заботы. Малк и Ярик жестами показали матери, что во дворе все в порядке, подошли ближе к лавке, где лежал раздетый догола Светя. Стреша поливала его из корчика и оттирала запекшуюся на теле кровь своей мягкой, нежной ладошкой.

— Иди отсюда, дура, мы сами! — приказал Малк, и обиженная Стреша отошла. Раненый осклабился измученной улыбкой. Глаза его не раскрывались полностью, но был он в сознании. Гульна стянула Некошину перевязь покрепче и уселась у изголовья сына, запустив осторожно стареющую руку в темно-русые волосы страдальца. Некоша отдал распоряжения обтирать потихоньку раненого, Стреше — стелить на лавках подле печки на тюфяки чистую простынь. Сыза попросил принести корчик меда. Взявшись дружно, осторожно перенесли постанывающего Светю на чистую лежанку, укутали одеялами. Умелый старец напоил его отваром и дал пригубить хмельного меда.

Только Гульна осталась сидеть на окровавленной скамейке. Одна рука ее лежала на коленях, другая — с растопыренными пальцами — на лавке, где покоилась недавно голова сына. Приходилось ей горевать об умерших детях, но то все были новорожденные. Как приехали сюда, никак не удавалось ей родить живучего ребеночка. Все почему-то через несколько дней помирали… Сколько их было — пять, шесть? Никто не считал… Отвели козленочка на требище — и через одного детки стали выживать. Все мальчики!.. Ростана советовала свести не козленка, а козочку. Свели оную, закололи… Кроме этой жертвы еще многое обещали, чувственно прося у истуканов девочку. Сели вдвоем с Ростаной на капище, достали кувшин с хмельным медом, каплями окропили сухую землицу под ногами идолов, и сами испили шипящий и играющий молодой напиток. Домой пришли с песнями, хохоча, свалились с ног… И народилась через год девочка — только не у мужней Гульны, а у вдовой Ростаны…

В горнице восстановилась тишина. Все поглядывали на Светю и Гульну. Молодежь расселась рядом по лавкам. Молча чего-то ждали, подолгу вслушиваясь и всматриваясь в маленькие оконца.

— Ничего, лебедушка, не грусти! Будет твой сынок живехонький- Некоша положил руку на плечо Гульны.

Она сидела на скамье, как большая тряпичная кукла со вставленными вместо глаз сухими коричневыми косточками абрикоса. «Ой, горюшко мне лихо! Потому и утешает меня дед…» — доходил до нее смысл Некошиных слов.

— Раны не смертные, проживет целый век… Пусть поохает-попоет. Не надо ему спать — кто знает, сколько кровушки истекло? Поди и много, но не смертно…

Ишь, слушает, велетень, вежды закатил… Куда полез — голова еловая? — Некоша словами выпускал наружу напряжение. Сыз, услыхав в голосе Некоши нотки брани, встал и, бесшумно пройдя мимо лежавшего Свети, спросил:

— Гульна, ребята бегали на двор — не слыхали: может, Щек где-то рядом?

— Боже, Сыз… — закрыв лицо ладонями, взмолилась женщина. Сыз вдруг ожил и вперился странным взглядом в друга-старика.

— Посадим в смотровую на верехе паробков — пусть кричат до утра! — предложил он. — Пущай кличут — авось какое-то ему спасенье… А может, уже и лежит у ворот… Объеденный… Забвение…

— Замолчи, дурак! — очнулась Гульна. — Заночует он у поречных…

Но от ее слов никому легче не стало. Всем было муторно и больно.

В тишине, объявшей дом гробовым знамением, никто не обратил внимания на севшего на край скамьи Светю. С нытьем и натужным старанием он держал свое большое тело, чуть опираясь на упертую в лавку руку.

Гульна пустив первую слезу, утерлась, но вдруг вздрогнула вся, и полились ручьи из ее черных глаз опять. Стреша подошла к ней, обняла, склонила к плечу головенку и стала гладить пальчиком бурое пятнышко от пики Птаря на подоле тетки. Женщина перевела глаза на руку девочки и зарыдала в голос.

Через силу привстав и прислонившись спиной к печи, Светя громко запел песнь киевской дружины, слышанную от отца. Ребята таращили на него изумленные глазенки. А он выл и выл, собирая силы, пока этот вой не остановил материнских рыданий-причитаний. Рявкнул в последний раз и со стоном повалился набок. Через минуту он уже спал, подергиваясь. Когда хватала трясучка левую ногу, порванную волком, глухо постанывал…

* * *

Поречный раскинулся вдоль течения Десны. Походил он на небольшой городок. В то время на Руси часто возникали такие. То там, то сям какой-нибудь князь или старшины рода отстраивали себе обиталища, сторожевые крепостцы, перевалочные стоянки, заставы…

Поречный отстроился сравнительно недавно. Молодой повеса Лыть выбрался из радимских лесов в северские земли, чтобы мир посмотреть, себя показать да утешиться каким-никаким делом. Устроился в полк к одному из северских князьков и стал промышлять с этим полком обыкновенным разбоем. Любимая забава тех лет— свары с соседями. Если везло — бывали с добычей. К сильным не рыпались, выбирали того, кто послабей.

Однажды, став уже близким советчиком своего князька, надоумил его Лыть пойти в радимские леса. Места там были ему знакомые, и татьба сулила быть удачной да пустяшной — в смысле возможного отпора. Но то ли не просчитали чего-то, то ли Стрибог от них отвернулся, но северян радимичи побили. Мало того — рассыпаясь бегством, заблудились в незнакомых местах несчастливые тати, кляня на чем свет стоит тупоумного выблядка Лытька.