Качели - Сергей Кургинян Страница 38

Между тем способ раскрытия нетранспарентности хорошо известен. Сначала наблюдается то, что явлено. Потом раскрывается сама противоречивость этого явленного. И по следам раскрытых противоречий ты идешь от явленного к сокрытому. От видимости — к сущности.

Говорят, ссылаясь на принцип Оккама, что для раскрытия ситуации нужны самые простые средства. Средства чего? Ведь не средства же вообще, а средства раскрытия! Вы берете самые простые средства из всех имеющихся. Применяете их. И видите, что они очевидным образом не раскрывают ситуации. Тогда вы что делаете? Вы берете более сложные средства. Оккам ведь просил не умножать сущности без необходимости. А если необходимость есть? Не было бы ее — вся математика свелась бы к арифметике. Но ведь она к ней не сводится.

Итак, исчерпав совсем простые средства и не раскрыв ситуацию, вы начинаете применять чуть-чуть более сложные средства ее раскрытия. Вы делаете это не потому, что вам хочется испробовать более сложные средства. А потому, что самые простые исчерпаны, а следом за простыми всегда идут чуть более сложные. Если вы не пасуете — вы их используете. Они тоже не срабатывают? Вы берете новые средства. А они еще более сложные. Ведь, упорядочивая множество средств по принципу «от простого к сложному» и отдавая приоритет простому, вы с каждой новой попыткой не можете не переходить от простого к сложному. Если, конечно, хотите взять барьер понимания, ответить на вызов, который содержится в ситуации.

И, наконец, скрипя зубами, вы начинаете читать и то, что я написал. Просто от безысходности, а не от любви к зауми. Вам надо как-то раскрыть ситуацию. И неважно, как. Не получается иначе — хотя бы так.

Казалось бы, я описываю нечто аксиоматическое — отражающее фундаментальные свойства разума. На самом же деле для того, чтобы так поступить, вы должны обладать определенной, причем достаточно сложно организованной, структурой «познающего я».

«Что еще за структура? — возразят мне. — Вы описываете процессуальное любого, самого элементарного понимания».

А многие ли вообще хотят понимания? Ясно, что не все. Отбрасываем тех, кто вообще не хочет понимания. Внутри оставшихся, ищущих понимания, многие ли могут отделить понимание от непонимания? Осуществить проблематизацию — понять, что ты не понимаешь? Уловить момент, когда ты в самом деле начинаешь понимать? Отделить подлинное понимание от «туфты»? От той же конспирологии, например. А также от болтовни (переливания из пустого в порожнее). Отбросили и этих. А кто остался? Это ведь только говорится, что раз ты homo sapiens, человек разумный, то у тебя есть некое неизымаемое и от тебя как бы и не зависящее sapiens. На самом же деле, чтобы homo был sapiens, нужен огромный труд тех, кто видит свою миссию в отстаивании права этого самого homo на sapiens.

Ибо сам homo — если его не волокут к sapiens — сразу же готов от sapiens отказаться. Иначе откуда взялись все эти homo faber (человек делающий), homo ludens (человек играющий)? Потому-то они и появились, что проблемность с sapiens стремительно нарастает. Сложность ситуаций требует предельного напряжения потенциала sapiens. A sapiens напрягаться не хочет.

А зачем ему напрягаться? Напрягаться надо для того, чтобы освоить ситуацию. То есть перепрыгнуть через некий барьер, задаваемый ее стремительно нарастающей сложностью. A sapiens вместо того, чтобы прыгать, отлынивает. А что если этот барьер непреодолим? И что произойдет по взятии барьера? Вроде бы ясно, что — освоение другой, открывшейся по взятии барьера, реальности. А что значит осваивать? Что конкретно с ней делать? А ну как окажется, что тебе в ней места нет, а изменить ее невозможно? Зачем тогда перепрыгивать, брать барьер этой самой сложности?

Очевидно, что большинство тех, кто будет брать данный барьер, напряжется для того, чтобы завоевать позиции в открывающейся после взятия барьера реальности. А вовсе не для того, чтобы ее изменять.

Да, большинство. Но не все. Взявшее барьер меньшинство разделится на большинство внутри меньшинства, которое разместится в реальности, и меньшинство внутри меньшинства, которое захочет ее менять.

Но разве каждый этап исторического процесса не сталкивался с подобным же разделением? Индустриальная революция, например, резко приподняла планку сложности. И под этой планкой оказалось большинство буквально воющего от непонимания (к чему такая новая боль?), раздавленного новизной человечества.

Разве Маркс (прав он был или неправ — это не так важно с методологической точки зрения) не предложил тогда человечеству взять барьер этой самой индустриальной сложности? И когда этот барьер был взят — разве не нашлось в числе взявших барьер некоего активного меньшинства, решившего использовать свое преодоление не для размещения в наличествующем, а для изменения оного?

Какой результат они получили… Правильные ли алгоритмы использовали… Ну, согласитесь, что с методологической точки зрения не это имеет решающее значение. А важно то, что так (и только так!) восходит человечество, принимая вызов Истории.

Если не будет Истории (и этого вызова), будет ли человечество Восходить? И что произойдет с ним, если оно прекратит это Восхождение? Оно, удовольствовавшись достигнутым, остановится на определенной ступени? Ни в коем случае! Оно покатится вниз самым чудовищным — непредсказуемо катастрофическим — способом.

Так можем ли мы отказаться (а) от вызова Истории, (б) тем самым от Истории как таковой, (в) от Восхождения, (г) от алгоритма, с помощью которого Восхождение осуществляется? То есть от преодоления барьера сложности хотя бы неким меньшинством? И от исторически (а как иначе?) обусловленной надежды на то, что, преодолев барьер, часть этого меньшинства начнет не «кайфовать», а преодолевать открывшуюся ему реальность, перетаскивая через тот же барьер других?