Качели - Сергей Кургинян Страница 25

Если предмет исследования — люди, появляются другие обязательства. Да и вообще коллизия предмета перестает иметь абсолютный характер. Хорошо, если исследователь вы, а объект исследования про это не знает. Или не может с вами каким-то образом поступать, оказывая обратное воздействие на ваше исследование. Только тогда он объект! А если он может это сделать?

Тогда возникает другая сущностная (если хотите, гносеологическая) коллизия. У вас уже есть не отношения между субъектом и объектом, а отношения между двумя субъектами. Это отношения совершенно другого типа. Вся процедура исследования перестает быть наукой. Она превращается в аналитику игры. В нашем случае — аналитику элитной игры (рис. 10).

Рис. 10

Итак, мы видим, что наш метод предполагает не только обычные конфликтные отношения между этикой и гносеологией, но й более сложные отношения. При которых исследуемое оказывает огромное давление на исследователя, ибо ведет встречную рефлексивную процедуру. Это обстоятельство трансформирует связи между этикой и гносеологией. Гносеология становится частью этики. А этика — частью гносеологии.

Насколько важны все эти утверждения для достижения прикладных результатов? Мне кажется, что они носят принципиальный характер.

Прежде всего, они делят саму этику на две части.

Одна из них — это, так сказать, нормальная этика. В рамках этой этики исследователь должен быть регламентирован с точки зрения правил вопрошания исследуемого.

Но есть и обратная процедура. Когда исследуемое (если оно носит столь высокосубъектный характер) имеет право задавать вопросы исследующему. Это право на вопросы абсолютно абстрактно. И в этом своем абстрактном качестве оно равносильно обязательности вопроса, который исследователь задает самому себе: «Кто ты такой, чтобы это исследовать?»

«Кто ты такой?» — это вопрос о роли, о позиционировании, о месте и о многом другом.

В пределе этот вопрос сразу же выводит за рамки изначального расчленения на гносеологию, этику и эстетику. Исследуемое настолько субъектно, что имеет в каком-то смысле право на статус таинственного. И в этом смысле оно сразу становится Сфинксом. А исследующий — Эдипом. В коллизию возвращается тот самый миф, который старательно изгонялся. Ведь именно ради такого изгнания мифа осуществлялось само расчленение на гносеологию, этику и эстетику. И вот теперь исследуемое задает вопрос: «Кто ты такой? Каково твое имя?»

Вопрос об имени превращает этику в метафизику. В принципе этика не требует ни религии, ни тем более метафизики. Человек может быть нравственным и не верить ни в бога, ни в высшие («эгрегориальные») силы. Но как только встает вопрос об имени, светская этика оказывается бессильна дать ответ на этот вопрос и тем самым она, желая дать ответ, должна адресоваться к метафизике и в каком-то смысле становиться ею. А поскольку мы не хотим подобного превращения, ибо оно полностью затмит собою искомые прикладные результаты, то мы будем говорить о метафизической этике, экзистенциальной этике и так далее. И это первый тип этики, сопрягающий исследующего и исследуемое.

Второй тип этики (профессиональная этика в узком смысле слова) уже регламентирует более привычные вещи. Собственно обязательства исследующего по отношению к исследуемому. Впрочем, как мы увидим, и эти обязательства носят глубоко ненормативный характер. Но мне сначала хотелось бы обсудить все-таки первый (и наиболее сложный) тип этики. Я называю ее этикой самоопределения (рис. 11).

Рис. 11

Профессиональная этика в широком смысле слова — это этика самоопределения. Не долженствований по отношению к предмету, а долженствований по отношению к самому себе. Если хотите — эти долженствования по отношению к самому себе можно называть миссией. В конце концов, сейчас даже в крупных корпорациях все говорят о «mission».

Что там они говорят, это отдельный вопрос. Я лишь хочу указать на то, что это перестало быть сферой сугубого пафоса. А если даже она и является таковой — что делать?

Итак, этика самоопределения — это, в каком-то смысле, метафизическая, экзистенциальная этика. Этика собственного «имени». Она превращает предмет в личностный контекст. И, осуществляя контекстуальное давление на твое «я», вопрошает о смысле деятельности.

Поскольку сама сфера самоопределения — это сфера пафоса, то вопрошания должны быть очень грубыми. Иначе все станет нестерпимо сладким и пошлым.

Детская уличная поговорка гласила: «Двое дерутся — третий не лезь!» И это совершенно справедливо. А зачем лезть-то? Идет элитный конфликт. Ты-то в нем кто такой? Ты хочешь встроиться в притягательную для тебя элиту, обсуждая внутриэлитный конфликт, ты хочешь встать на чью-то сторону? Ты хочешь «развести», подливая масла в огонь? Зачем вообще ты этим занимаешься? Есть люди, занимающиеся подобными вещами очень абстрактно и осторожно, но все равно вздрагивающие при каждом телефонном звонке. Однако эти люди хотя бы делают академическую карьеру. Они становятся докторами наук, например. Ездят на конференции. Делают доклады.

Ты отказался от академической карьеры тридцать лет назад. Хотел бы ты этой карьеры — давно бы стал академиком и необязательно для этого лезть во все тяжкие. У тебя есть способность к абстрактному мышлению, ну и рассуждай абстрактно. Тебе хочется опасности? Займись воспитанием тигров или крокодилов. Это тоже опасно. Или карабкайся по вертикальным скалам. Мало ли занятий, при которых адреналин выделяется, но уж не столь роковым способом? А главное — зачем ты во все это лезешь? Другие, например, считают, что они разоблачат наркобаронов, в этом их пафос. На самом деле они заказным образом «наезжают» на тех, кого им «заказали». Но опять же — это деньги… и социальная роль… и ощущение миссии: дескать, «вор должен сидеть в тюрьме». Но ты и от этого отказываешься. Может, ты хочешь участия в наркотрафике? Нет, ты не хочешь. А чего ты хочешь? Чего?

Отвечаю. Предположим, что удержание власти требует консолидации элиты. А ее нет. Что будет тогда? Да что угодно. Кровавая бойня, крах государства. Я — гражданин этого государства. Может ли меня это не волновать? Имеют ли право субъекты конфликта восклицать: «Это сугубо наше дело, есть ли у нас раскол!»?

Если бы две элитные группы находились на необитаемом острове, то раскол элиты и конфликт элитных групп могли бы волновать только сами эти группы. Или же какого-нибудь Даниэля Дефо, желающего описывать элитную «робинзонаду». Но войны Алой и Белой Розы унесли с собой значительную часть населения тогдашней Англии. То же самое — о других элитных конфликтах самых разных времен. Разве элитный конфликт, в котором разыгрывалась «карта» под названием «Распутин», не обернулся исторической катастрофой? Скажут: «Дела давно минувших дней». А 1996 год? 1998-й? Скажут: «Это было до Путина».

Отвечаю. Историческая заслуга Путина в том, что он хоть отчасти сдержал регресс. СДЕРЖАЛ, а не ПЕРЕЛОМИЛ. Если бы Путин не сдержал регресс хоть отчасти (например, в той же Чечне), России бы уже не было. И никто не хочет умалять его заслуги. Но есть то, что есть: регресс НЕ ПЕРЕЛОМЛЕН. И что такое в этой ситуации конфликт элит? Ведь не я его выдумал! Я лишь пытаюсь осмыслить этот конфликт с позиций Большой Игры.