Сотый рейс «Галилея» (книга 1) - Евгения Лопес Страница 8

— Это он.

— Что? — машинально переспросил Касинда, но принц не видел и не слышал его. Медленно поднимаясь со стула, он с трудом, отрывисто, будто думая вслух, выдавливал:

— Элин… погибла. Это он. Конечно, это он все подстроил. Я убью его! — вдруг надорванно крикнул Рилонда и опрометью выбежал из комнаты.

Касинда помчался за ним, на бегу пытаясь уговорить не совершать непоправимое, но принц ничего не слышал. Задыхаясь, размазывая руками слезы, влетел он в кабинет отца и набросился на него с кулаками.

— Это Вы… Вы… Вы! — словно безумный, кричал он.

Король со спокойным, даже чуть брезгливым выражением лица одним уверенным, четким движением с силой отшвырнул принца от себя. Рилонда упал, ударился головой, скорчился на полу и разразился ужасными рыданиями.

— Вы никогда никого не любили!.. Ни мою мать, ни меня… — рыдал он. — Вы убили Элин! Я всегда знал, что Вы жестоки, но оказывается, Вы — настоящее чудовище…

Смуглое лицо короля стало черным от едва сдерживаемой ярости. Подойдя поближе, он склонился над принцем и отчеканил ледяным голосом:

— Абсурдно и крайне нелепо, что гибель прислуги до такой степени потрясла Атонского принца. Стыдитесь, Ваше поведение недостойно царственной особы. Завтра состоится очередное заседание Государственного совета. Извольте привести себя в порядок и явиться туда в надлежащем виде.

С этими словами Гаренда вышел, а Касинда, чувствовавший, что еще немного, и инфаркт случится с ним самим, подбежал к принцу, опустился на колени и, обняв, прижал его голову к своей груди.

— Больно, Касинда… Как же больно… — сквозь всхлипывания простонал принц. — Не хочу жить…

Касинда и сам осознавал масштаб опасности — в таком состоянии наследник Атонского престола и впрямь мог что-нибудь с собой сделать. Но что он, чужой старик, должен был ответить этому совершенно разбитому мальчишке с истерзанным, искалеченным сердцем? Что его жизнь нужна Атону, всей Вселенной? Невероятная глупость! Все, что он мог — это лишь покрепче обнять несчастного будущего короля и плакать вместе с ним…

…Вызванные доктором слуги унесли принца в его комнату и уложили в постель. Касинда сделал уколы успокоительного и слабого снотворного, и Рилонда впал в неспокойное, горячечное забытье. Доктор всю ночь не смыкал глаз, но под утро задремал от усталости. Проснулся он через час, внезапно, словно от толчка. Принц, одетый в парадный костюм и королевский плащ с золотыми звездами, аккуратно причесанный, стоял к доктору спиной, у окна, огромного, от пола до потолка — все окна во дворце Атонских правителей были такими — и смотрел в сад.

— Ваша звездность… — робко позвал Касинда.

Принц обернулся. Лицо его по-прежнему было бледным и будто застывшим, но глаза горели странным, нездоровым возбуждением.

— Куда Вы собрались идти, Ваша звездность? — озабоченно воскликнул доктор. — В Вашем состоянии это невозможно! Вы должны соблюдать покой…

Принц зловеще усмехнулся.

— Я иду на Государственный совет, Касинда, — голос его был спокоен, но спокоен так неестественно, что доктору стало не по себе. — Он хочет видеть меня на Государственном совете — он меня увидит. Он хочет, чтобы я избавился от излишней эмоциональности — я от нее избавлюсь. Он получит идеального принца. С этой минуты я — абсолютно идеальный принц.

— Нет, — Касинда умоляюще покачал головой. — Не делайте этого с собой. Это невозможно, Вы не выдержите…

— Выдержу, — и неторопливой, уверенной походкой принц вышел.

Касинда, вздыхая, тоже побрел в направлении Главного Зала — он знал, что подобное нервное возбуждение не может продлиться долго, и оказался прав — буквально через пятнадцать минут, на последних аккордах Атонского гимна, предварявшего заседания Совета, слуги вынесли принца на руках — прямо под величественную музыку он упал в глубокий обморок…

Больше принц уже не вставал. Потянулись долгие унылые дни — Рилонда заболел всерьез. Дворец будто вымер, притих тревожно и глухо; придворные скользили по коридорам бесшумно, не смея поднять глаз. Король, казалось, не спал вовсе; он похудел, на смуглом лице резко и отчетливо проступило множество морщин, которых раньше не было, а черные глаза глубоко ввалились и смотрели из-под нависших бровей угрюмо и жутко.

К сыну монарх приходил, только когда тот спал; садился возле кровати и молча смотрел — то на принца, то в окно, смотрел напряженным, измученным взглядом, направленным скорее внутрь, в свои собственные переживания и раздумья.

— Поговорите с ним, Ваша звездность, — осмелившись однажды, предложил Касинда. — Объяснитесь…

— Нет, — категорически отрезал король. — Столь жестокое оскорбление я не намерен прощать без извинений даже собственному сыну. Как он посмел счесть меня убийцей?!

Рилонда, впрочем, в периоды бодрствования тоже не хотел видеть отца; он вообще ничего не хотел. Касинда хорошо понимал серьезность ситуации и поэтому мобилизовал на спасение принца всего себя без остатка. Он распорядился привезти в спальню принца капельницы и прочую необходимую аппаратуру, следил за тем, чтобы всегда были наготове и вовремя сменялись медсестры, выполнявшие все необходимые процедуры, и вдобавок сам поселился в соседней комнате, совсем не уходя домой. Семья не возражала, понимая объективную необходимость такого шага. Взяв на себя медикаментозную часть лечения тяжелой послешоковой депрессии принца, для врачевания души он лично пригласил лучшего из своих знакомых психологов, и тот беседовал с больным по нескольку часов ежедневно. Наконец, благодаря поистине героической борьбе доктора с недугом, через полгода болезнь отступила.

Рилонда выздоровел, если под выздоровлением подразумевать то, что он начал ходить, разговаривать и заниматься своими обычными государственными обязанностями, а также вернулся к научной работе. Но окончательно сжиться со своей страшной потерей принц был не в силах. Во всем его облике, поведении, манерах чувствовалась теперь какая-то потерянность, надломленность; 18-летний юноша чем-то неуловимо напоминал старика, прожившего долгую, полную невзгод и трагедий, и совершенно разочаровавшую его жизнь. К делам Рилонда относился по-прежнему ответственно, сосредоточиваясь на них полностью, но во взгляде его все же сквозила некая отрешенность, словно мысленно он был в другом месте и в другом времени… И Касинда знал, о чем думает принц поздними вечерами, сидя в полном одиночестве в своей комнате и глядя куда-то поверх страниц лежащей на коленях книги…

С окружающими принц был неизменно любезен и вежлив, но друзей не заводил. Встреч с королем избегал, общаясь с ним исключительно по государственной необходимости, также предельно вежливо, но при этом никогда не смотрел отцу в глаза — лишь куда-то вниз, на подбородок или плечи. По-видимому, возможность восстановления хоть какой-то душевной близости между королем и принцем была потеряна навсегда.

С тех пор прошли четыре года, но ничего не изменилось. Принц так и не извинился и по-прежнему был уверен, что автокатастрофа произошла совсем не случайно, а королю сделать шаг навстречу сыну мешала гордость. Их встречи и общение происходили в холодной, деловой обстановке и касались только политических или экономических проблем.