Лени Рифеншталь. Мемуары - Лени Рифеншталь Страница 82

С мая мы начали пробные съемки самых разных спортивных соревнований. Операторам приходилось тренироваться, иногда без пленки в аппарате, чтобы научиться ловить быстрые движения спортсменов. Без этой тренировки последующие съемки попросту не удались бы. Кроме того, мы хотели опробовать разные типы пленки, чтобы выяснить, какая из них давала наилучшее качество изображения. Для этого мы проделали необычный эксперимент. Речь шла о пленках «Кодак», «Агфа» и тогда еще почти неизвестной пленке «Перуц», к слову, черно-белой. В 1936 году хорошей цветной пленки еще не было. Мы остановили свой выбор на трех разных сюжетах: лица и люди, архитектура и пейзажи с обилием зелени. Результат был ошеломляющий. При портретных съемках прекрасное впечатление оставила пленка «Кодак», так как она лучше передавала полутона; постройки и архитектура наиболее пластично выходили на пленке «Агфа», и большим сюрпризом для нас оказалась пленка «Перуц», которая при съемках с обилием зелени отличалась бросающейся в глаза сочностью изображения. В конечном счете мы приняли решение снимать на всех трех пленках, каждый оператор мог выбрать ту, которую считал наиболее подходящей для конкретных работ.

Команда постоянно находилась в разъездах. В конце каждой недели мы устраивали выезды с палаткой и камерой, сидели вместе на берегу Хафеля и беседовали о работе, обсуждали проблемы съемок. Камеры были далеко не такими совершенными и мобильными, как сейчас. Еще не было камеры «аррифлекс», ^[245] которую доктор Арнольд, как он рассказывал впоследствии, разработал и изготовил только на основе наблюдений за нашей тогдашней работой.

Однажды вместе с некоторыми из сотрудников я поехала на три дня в Бад-Гарцбург, ^[246] чтобы в спокойной обстановке поговорить о трудностях съемки марафонского бега. Во время поездки туда на машине я ломала себе голову, как можно драматизировать забег на дистанцию длиной в 42 километра. И так-таки нашла решение. Я постаралась перевоплотиться в бегуна и пережить его чувства: усталость и изнеможение, когда ноги словно приклеиваются к земле, и как последним усилием воли он пытается добежать до стадиона. Мне слышались и звуки музыки, подхлестывающей усталое тело и заставляющей его не сдаваться, переходящие затем в ликующие крики зрителей, когда бегун появляется на стадионе и из последних сил достигает финишной черты. Пока это были всего-навсего планы, которые мы должны будем попытаться воплотить в жизнь.

Куда более утомительными, а зачастую и очень неприятными были другие подготовительные работы. Уже за несколько месяцев до начала Игр нам пришлось сражаться с превосходящей силой бюрократии. Это были деятели, ответственные за множество спортивных федераций. Постоянно шли дебаты о том, где можно ставить камеры. Собственно, каждая камера внутри стадиона создавала помехи. В борьбе с функционерами мне приходилось проявлять большое терпение и самообладание. Стоило же наконец получить разрешение на нужное место, как появлялись новые протесты, по большей части от зарубежных спортивных деятелей. В ходе этих переговоров то, что я женщина, часто оказывалось преимуществом.

Почти безнадежно было добиться разрешения на рытье ям в пределах стадиона. Чтобы получить хорошие кадры со спортсменами, необходимо было снимать их на спокойном фоне, лучше всего на фоне неба. Но этого можно было добиться лишь при съемке с наиболее низкой точки. Только так удастся предупредить появление за головами шестов, табличек с номерами или других предметов, создающих помехи и ухудшающих восприятие. У меня отнюдь не было намерения, как о том пишут иные журналисты, идеализировать атлетов, «приукрашивая» их. Операторы должны были снимать из ям, где они меньше всего мешали спортсменам и зрителям. Но получение согласия на их устройство выглядело делом безнадежным, копать ямы мне не разрешали. Приходилось буквально неделями сражаться с деятелями от легкой атлетики за каждую. Но наконец — с помощью профессора Дима и МОК — я все же добилась своего и получила добро на обустройство шести самых важных точек. Чтобы дать непосвященному представление о нашей работе, хочу назвать некоторые из предписаний Организационного комитета по легкой атлетике, которыми следовало руководствоваться.

Были разрешены: одна яма у сектора прыжков в высоту, одна — у сектора прыжков в длину, у места прыжков в высоту с шестом, одна — на расстоянии пяти метров от старта забегов на стометровку, одна сбоку от места финиша и одна близ сектора тройного прыжка. Далее две башни в центре стадиона, одна — позади старта на стометровку, один направляющий рельс у проволочной сетки вокруг сектора метателей молота. Зато внутрь стадиона было разрешено проходить не более чем шести операторам, а также применять автоматически перемещающиеся по рельсам камеры.

Нам приходилось решать и другие проблемы, за которые не брался ни один комитет. Вот, например, речь Гитлера на открытии Игр, которая, по олимпийской традиции, должна была состоять всего из нескольких фраз. На трибуне для почетных гостей не было места для установки крупногабаритного звукозаписывающего аппарата. Куда бы мы его ни поставили, всюду он закрывал вид почетным гостям. Соорудить башню на трибунах нам не разрешили. Мне не оставалось ничего иного, как поговорить об этом с самим Гитлером — что оказалось достаточно сложно. Как сказали адъютанты, у фюрера, которого я после своей поездки в Рим больше не видела, очень плотный график встреч. Но потом короткий разговор с ним все же состоялся.

Я принесла с собой схему, на которой были помечены места возможной установки звукозаписывающих аппаратов, — из-за недостатка свободных площадей их можно было установить только возле парапета трибун, так что почетным гостям пришлось бы чуть ли не протискиваться мимо аппаратов. Посмотрев схему, Гитлер сказал: «Вы можете устанавливать там аппараты. Я разрешаю. Ведь они будут мешать всего несколько минут». Я вздохнула с облегчением. Затем мы еще обменялись с ним несколькими словами об Олимпиаде. Как и прежде в Мюнхене, фюрер и теперь подчеркнул, что у него нет интереса к этому мероприятию.

— Я буду рад, — сказал он, — когда пройдет вся эта шумиха вокруг Олимпиады, и вообще предпочел бы не посещать эти Игры.

Я онемела. Меня неприятно поразило и то, что он не выказал ни малейшего интереса к моему фильму.

Тем не менее Гитлер все же пришел на стадион. Его убедили в том, что присутствие фюрера подстегнет немецких спортсменов. А после того как уже в первый день на глазах у Гитлера два немца выиграли золотые медали, он стал появляться ежедневно.

Да и на самом деле Германия стала самой успешной страной: немецкие спортсмены выиграли 33 золотые, 26 серебряных и 30 бронзовых медалей — рекорд, какого они больше никогда не достигали.