Лени Рифеншталь. Мемуары - Лени Рифеншталь Страница 81

Теперь все мое время было отдано подготовке к съемкам фильма об Олимпиаде. Гейер расширял и модернизировал помещения. Кроме четырех больших комнат для монтажа, оснащенных просвечивающими стеклянными стенками и новейшими столами для звукомонтажа, у нас были собственный просмотровый зал, темная комната для проявления пленки, комната для репродукционных работ, уютный холл и собственная столовая. Все это было необходимо, так как мы настраивались на работу в течение двух лет, и в съемочной группе было около двух десятков человек.

Когда мы собрались въезжать, доступ в мои помещения преградил некто в партийной форме. Как нарочно, то был Ганс Вайдеманн, вице-президент рейхспалаты по кинематографии, которому Геббельс поручил главное руководство съемками и производством фильма о зимних Олимпийских играх. Он хотел конфисковать мои помещения для своей работы. Мне уже доводилось сталкиваться с тем, что вытворяют партийные функционеры, но это был предел дерзости.

Я не стала устраивать дискуссий, а пошла с Вальди Траутом, моим директором, в ближайший полицейский участок, где мы сообщили об инциденте. У меня был договор о найме с Гейером, так что правовое положение не вызывало сомнений. Полицейский чиновник не побоялся члена партии Вайдеманна. Он проводил нас в павильон и потребовал от господина Вайдеманна немедленно убраться. Кипя от злости и угрожая сообщить доктору Геббельсу, тот покинул монтажную, и у меня стало одним врагом больше.

Наконец я начала составлять список съемочной группы. Кроме обоих моих доверенных, Траута и Гросскопфа, это были прежде всего операторы. Я снова находилась в ситуации, что и при съемке «Триумфа воли». Большинство хороших операторов были заняты. Сотрудники немецкой хроники, которые больше всего подходили для такой работы и, по согласованию с Минпропом, на время съемок были переданы мне, упражнялись в пассивном бойкоте: не хотели работать под началом женщины. Не спорю, они далеко не всегда могли находиться в моем распоряжении, так как в первую очередь им необходимо было работать для ежедневных специальных выпусков хроники.

Было очень досадно, что Зепп Алльгайер, снявший большую часть фильма о партийном съезде, был занят. Все же для пролога мне удалось заполучить Вилли Цильке — из всех операторов, с которыми мне довелось работать, самый талантливый и для этой серии сцен подходивший больше всех. Для трудных и экспериментальных спортивных съемок я пригласила Ганса Эртля; он был самоучкой и без всякого практического опыта создал выдающийся полнометражный фильм путешествий профессора Дюренфурта в Гималаях. Во время нашей экспедиции в Гренландию, в которой он участвовал только в качестве альпиниста, держать камеру в руках ему еще не довелось. Я выбрала его не только потому, что он был одним из лучших, он был еще и самым честолюбивым и предпочел бы делать все съемки один. Это, конечно, не добавляло по отношению к нему симпатии со стороны некоторых коллег, и зачастую Гансу приходилось быть дипломатом, чтобы сглаживать ситуацию. Эртль был одержим работой, к тому же в голове у него рождались удивительные идеи, например, камера для подводных съемок — тогда это было еще новинкой. Своими руками он соорудил ее и сделал ставшие позднее столь знаменитыми съемки прыжков в бассейне. Он участвовал и в конструировании стальных вышек, впервые установленых под крышей бассейна, с которых он снял захватывающие дух панорамные кадры.

Полной противоположностью эмоциональному Эртлю был Вальтер Френтц, чей талант я смогла оценить еще на съемках «Триумфа воли»: очень впечатлительный, рассудительный художник, сильной стороной которого были романтические и лирические образы. Работал он в основном в Олимпийской деревне, снимал парусные гонки и марафонский бег, где ему удалось сделать уникальные кадры.

Весьма приятным сюрпризом стало участие в съемках Гуцци Ланчнера. У него еще не было никакого опыта, если не считать нескольких дней, когда в Нюрнберге при работе над фильмом о вермахте он впервые взял в руки камеру, но одаренность его мне бросилась в глаза. Съемки, прежде всего конников и гимнастов, поставили Ланчнера в один ряд с Эртлем и Френтцем. В состав съемочной группы входило также много молодых операторов, таких как Гейнц фон: Яворски, наш «бродяга с Монблана», и Лео де Лафорк, который специализировался на «Кинамо» с запасом пленки всего пять метров и мог снимать ею из публики методом скрытой камеры. В отличие от него Ганс Шайб работал 600-миллиметровой «пушкой» — самым большим тогда телеобъективом. С его помощью он снимал в основном лица атлетов, сконцентрировавшихся перед стартом; Отто Ланчнеру, брату Гуцци, было поручено сделать «производственный» фильм о нашей работе, который в монтаже Руди Шаада ^[244] получил золотую медаль на Всемирной выставке 1937 года в Париже.

Да и многие другие заслужили того, чтобы быть упомянутыми. Все эти люди не воспринимали себя как звезд, они были объединены общей идеей и вкладывали в работу весь творческий потенциал. Невозможное они зачастую делали возможным. Они придумали звукоизолирующие футляры для камер, чтобы жужжание приводных механизмов не мешало атлетам. Они же рисовали эскизы направляющих рельсов — системы для отслеживания состязаний с помощью оптики, использовали для съемок свободные и привязанные аэростаты, самолеты, моторные лодки — всё для того, чтобы можно было снять Олимпиаду с такого близкого расстояния, с таким драматизмом, как до этого еще никогда не снимали спортивные состязания. Наряду с названными я пригласила для работы примерно еще два десятка сотрудников. Это прекрасно звучит, но большая часть из них — любители и помощники — работали только с узкопленочными камерами. Они мне были нужны для того, чтобы сделать побольше моментальных снимков реакции зрителей.