Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года - Георгий Андреевский Страница 8

После войны, в 1945 году, мозг Гиммлера, как создателя величайшей за всю историю Западной Европы машины по истреблению людей, был помещен в Музей Скотленд-Ярда в Лондоне вместе с мозгами, автографами и орудиями преступлений других «великих» преступников.

Хорошо следить за деятельностью таких спецслужб, как НКВД и гестапо, в залах музея или в кино. А как страшно жить в стране, заболевшей бешенством! И, главное, не знаешь, откуда чего ждать. Да и сам человек не всегда знает, чего ему ждать от самого себя. При таких порядках легко стать предателем, доносчиком и даже убийцей ближнего. Никогда не забуду, как в 1952 году, в самый расцвет шпиономании, мне тогда было двенадцать лет, я смотрел на своего отца, который что-то писал, и мне казалось, что он пишет шпионское донесение. Не знаю, как бы я повел себя дальше, если бы мне пришлось высказать свои подозрения в соответствующем месте и как бы я дальше жил, окажись мой отец по моей вине в сталинском застенке. А ведь это запросто могло случиться. И совершил бы я это преступление, считая себя человеком честным и искренним. Во всяком случае, я себя уверял бы в этом, стараясь не думать о сути своего поступка и о страхе, подтолкнувшем меня к его совершению. А страх был, жуткий и необъяснимый.

Однажды к нам домой зашел чекист, неказистый мужичок в черном потертом пальто и кепке. Я ничего не знал тогда ни о сталинских лагерях, ни о нарушениях законности, ни о культе личности, но какой-то неведомый, панический ужас охватил меня (может быть, он передался мне от отца). Сегодня, вспоминая прошлое, приходится удивляться, что такое незначительное на первый взгляд событие, как приход неприметного мужичка, может остаться в памяти на всю жизнь и породить столь мрачные мысли и ассоциации.

Из такого прошлого хочется вырваться, как из дурного сна, выбежать, как из темной подворотни, где слышишь за собою чьи-то тяжелые, чужие шаги. Выбежать на свет, где люди и троллейбусы, где любая собака покажется старым и добрым другом.

Да, страшных лет в нашей истории было немало. Недавно мне на глаза попался один рассказ Ефима Зозули (был такой советский писатель до войны), написанный им еще в 1919 году. Называется он «Граммофон веков». В нем описывается, как некий изобретатель Кукс и его приятель Тилибом с помощью этого самого «Граммофона веков» попадают в будущее, а именно, в 1954 год. Ни о ежовщине, ни о Второй мировой войне в этом будущем, естественно, никто ничего не знает. Люди живут хорошо и счастливо. Они забыли, что такое преступность и войны. Они радуются жизни и не боятся завтрашнего дня. И вот Кукс начинает демонстрировать ученым будущей Москвы свое изобретение – «Граммофон веков». Суть его состоит в том, что он может читать и воспроизводить звуки и человеческую речь, когда-либо в прошлом произносимую у того места, где он теперь находится. В наступившей тишине Кукс включает «Граммофон веков» и тот, похрипев немного, доносит, наконец, до слуха собравшихся ученых кое-что из дореволюционного московского лексикона, и давно ушедшие в небытие люди на разные голоса начинают произносить такие привычные когда-то слова и фразы: «В морду! Молчать!.. А, здравствуйте, сколько зим, сколько лет!.. Не приставайте! Нет мелочи. Бог подаст… Ай, ай, тятенька, не бей, больше не буду! Сволочь… Мерзавец… Работай, скотина…

Молчать!.. Застрелю, как собаку… Я вас люблю, Линочка… Я Вас обожаю… Человек, получи на чай…»

Ученые сначала слушали граммофон с интересом, но постепенно все больше и больше мрачнели. Когда же изобретение Кукса вынесли в сад и поставили под большим красивым дубом, надеясь услышать от него что-нибудь приятное и романтическое, из граммофона раздался душераздирающий крик: «Стреляйте, только не в лицо!» и прогремели выстрелы. Оказалось, что под тем самым дубом, в тени которого теперь так хорошо и прохладно, когда-то кого-то расстреливали. Ученые не выдержали такого удара и разбили аппарат. Хорошо хоть дуб не срубили, люди ведь любят срывать свою злость за собственные ошибки и преступления на неодушевленных предметах.

Интересно, что бы донес этот аппарат, будь он в наших руках, из сорокового года? Может быть, это был бы грохот трамвая, марш духового оркестра, звук пионерского горна, обрывки чьих-то фраз, таких, например, как: «Свет погаси, я за тебя платить не буду!.. Газету дома надо читать, а не в уборной!.. Да здравствует Сталин!.. Жировочку оплатите… Куда прете, трамвай не резиновый!.. No pasaran!.. Rot front!…», а может быть, что-нибудь другое? Не знаю. Во всяком случае, он донес бы до нас и крики восторга, и шепот, и брань. Что ж, для любопытного человека и брань представляет интерес. Она тоже меняется со временем. Ну кто теперь говорит «черт бы тебя побрал» или «мать твою за ногу», как говорили раньше, ну а фразу «морда просит кирпича», которую так часто слышали у нас немцы, теперь можно было бы занести в Красную книгу.

Весной меня посещает «муза дальних странствий», тянет к морю. «А не махнуть ли нам на море?» – повторяю эту, ставшую стихотворением Андрея Вознесенского, сладостную строчку. Хочется лежать на берегу, прижавшись к теплому песчаному брюху земли, и, закрыв глаза, слушать шум нескончаемого прибоя, или сидеть за столиком ялтинского кафе, смотреть в синюю даль и пить пиво, закусывая его копченым окунем. Хочется бродить по России, разговаривать в случайных поездах с незнакомыми людьми, заходить в книжные магазины провинциальных городков или в сельпо, где в годы советской власти торговали печками, мышеловками, серпами, железными кружками, машинками для удаления косточек из вишен, керосинками, гранеными стаканами, иголками для примусов и тысячью всяких других мелких и разнообразных вещиц, безвозвратно ушедших теперь в прошлое. А разве плохо трястись в старом автобусе по сельским дорогам или плыть на речном трамвайчике или «Ракете» между уютных берегов Оки или Волги и где-нибудь, повинуясь лишь чувству, сойти на неизвестной пристани, отыскать маленькую гостиницу, переночевать в ней на скрипучей кровати, а рано утром, когда местные жители только раздувают свои самовары, отправиться на обследование городишки, сбегающего к реке своими безалаберными улочками. И потом там, где маленькие домики, разноцветные стекла веранд, белый убор яблонь, сизый дымок самоварных труб создают неповторимое очарование тихой, уютной жизни, остановиться, пораженным увиденной красотой. Такие минуты запоминаются на всю жизнь.

Говорят, что Лев Толстой как-то сказал: «Какая-нибудь избушка в лесу гораздо красивее Исаакиевского собора». Такое мнение, конечно, нисколько не умаляет красоты и ценности Исаакиевского собора. Оно говорит лишь о том, что сила впечатления и чувство красоты не имеют границ.

Отправиться в сентиментальное путешествие по стране давно прожитых лет – это ли не мечта каждого пожившего на этом свете человека?