Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев Страница 56

А по лестнице сверху уж шёпот тех мужиков потёк:

— Тур это! Сам Тур! Тур идёт!..

И Сара стояла рядом с мужем ни жива и ни мертва, застыла на устах растерянная улыбка, вздрагивал подбородок, усаженный редкими чёрными волосками; пухлыми руками женщина вцепилась в свой передник и то мяла его, то разглаживала вспотевшими ладошками.

И увидели Иосия с Сарой Тура. Высокий и статный, с плечами могучими в косую сажень, с торсом мощным, скала скалой, и в шлеме дивном, который он и не думал снимать, в одеждах из толстых грубых кож, кои сами по себе доспехи — саблей не прорубить, не пробить кинжалом, — был он словно старинный рыцарь, из тех, что увидеть можно разве что на гобеленах поблекших, обветшавших, коим по нескольку сотен лет, был он будто рыцарь, явившийся из времён стародавних, героических, легендарных, призрак во плоти или явившееся в мир языческое божество, о котором лишь в сказке услышать можно...

Стал Тур в дверном проёме — весь божий свет заслонил. Великан великаном; когда в корчму входил, сильно наклонился, дабы не зацепиться шлемом за притолоку. Под тяжестью исполинского тела его, под поступью стопудовой, — будто и правда лесной бык входил, а не человек, — жалобно одна за другой проскрипели ступени.

Как вошёл Тур, не крестился, даже в передний угол не глянул, ибо нет смысла православную икону искать в жидовской корчме, в вертепе придорожном, в обиталище греха. На хозяев едва глянул и ни слова не сказал им Тур; прошёл он в самый угол корчмы и сел за широкий стол лицом к очагу. За ним ввалились в дверь и многие люди его, десятка полтора или два: кто без масок, а кто в масках — овечьих, козлиных, собачьих, телячьих, свиных; один был в волчьей маске — из-под грозно оскаленных клыков виднелись только губы и подбородок. Сразу шумом наполнилась корчма; рассаживались, двигали лавки, шутили, смеялись, задирали друг друга, хлопали по плечам. Давно не бывало в корчме такого весёлого народа.

Тур молчал.

— Эй, ермолка! Где твоя хвалёная можжевеловка? — крикнул дюжий рыжий Пёс.

— Тащи выпивку! Что застыл?.. — пробасил Телок.

А Овца, оглянувшись на Тура, грохнул кулачищем по столу.

Тут Иосия пришёл в себя. Спало с него окаменение, когда он сообразил, что грабить его вроде как не собираются, а если и будут грабить, то, во всяком случае, не сейчас, и это значило, что осталось время поправить положение — как-то угодить нежданным лесным гостям, наговорить господину Туру приятного, вступить в переговоры с Певнем, с Телком, с тем Волком, с Овцой, Козлом да хоть с бесом самим... водки, водки им налить! водки они хотят... А как выпьют, подобреют, и помягчеет разбойничья душа, потеплеет жадное ледяное сердце...

Быстро оправившись от страха, корчмарь сурово взглянул на жену:

— Самой лучшей можжевеловки тащи!.. — прошипел он. — Самой честной чтоб — гой, что для меня берегла... Ну, живо!

Поразительно легко, будто была невесомой, толстуха метнулась к погребу и исчезла в его чёрном зеве. Знакомый нам Певень один раз пропеть не успел бы, а Сара, пыхтя и отдуваясь, улыбаясь сладко, но буравя шумных гостей холодным взглядом, уж опять возникла в просторной корчме, выросла из погреба крутыми плечами и сальными загривками и спустя мгновение вытянула за собой большой, мокрый от водки кувшин.

Дюжие гости, горластые, весёлые, с цепкими, быстрыми ручищами, ухватили её под мышки и под крепкие окорочки и вместе с кувшином вынесли к столам. А там уж были наготове кружки.

— Лей, хозяйка, не скупись!..

— Слышали мы про твою водку!..

Певень свистнул наружу, и четверо рослых парней втащили в корчму окровавленную тушу дикого кабана. Здесь же на полу у очага взялись тушу свежевать; секли мясо тяжёлыми ножами; бросали Саре — а та на сковороды да в котлы, да в печи; а самые голодные — те уж на углях в очаге себе сами мясо пекли. Праздник!.. Рай для живота близко!..

Иосия рад был угодить. Пока Сара хлопотала у котлов и сковород, он сам гостям водки подливал. Разгулялись гости, расшумелись, ели, пили, подоставали кисеты и трубочками задымили. Только Тур сидел молча, кушал не спеша, чинно — как кушают благородные люди; мяса и костей руками не хватал, мослов ножом не раскалывал, отламывал хлеб небольшими кусочками, пальцев не облизывал, рук об одежду не вытирал, промакивал губы платочком, что лежал с ним рядом...

А у Сары уже испуг прошёл. А как испуг прошёл, так нестерпимо разгорелось у женщины любопытство. Одно вытесняло другое: чем меньше было испуга — тем больше любопытства. И до жути ей захотелось узнать — кто же такой есть этот Тур. Ежели шлем свой он не снимет и лица не покажет, то, может, хоть слово произнесёт — и по голосу можно будет понять, знаком ей, Саре, этот человек или нет, из местных ли он...

Справившись с мясом, Сара перехватила у мужа кувшин и уже сама подливала водку в кружки изрядно подгулявших, охмелевших мужчин. А Тур к своей кружке даже не прикоснулся: как налил ему можжевеловки Иосия, так она и стояла.

Всё крутилась возле Тура хитрая Сара (совсем страх её отпустил):

— Снеди не подложить ли вам, господин Тур?

Молча покачал головой Тур.

А она уж с другой стороны заходила, в глаза заглядывала:

— Может, вам пива налить, господин Тур, если водка моя не нравится?..

И опять промолчал Тур, покачал головой.

Всё ходила вокруг и поглядывала на Тура Сара, ждала: не захочет ли осушить свою кружку, не сдвинет ли на затылок шлем, не запрокинет ли голову. Но не пил Тур, шлем не сдвигал, голову не запрокидывал; неторопливо кушал, поглядывая одним глазом на своих веселящихся людей, подслушивая одним ухом их праздные речи. Своими мыслями был занят.

Тогда придумала хитрая Сара, как на лицо молчаливого гостя взглянуть. Решила пойти на уловку: поставить возле Тура на стол широкую чашку с водой — будто для того, чтобы гость благородный мог в ней руки омывать. А она бы, Сара, проходя словно невзначай рядом, заглянула бы в чашку и увидела в отражении снизу, как в зеркале, его лицо... И уж побежала Сара за широкой чашкой, и плеснула в неё воды. Но Иосия заметил, догадался, что у женщины на уме, и шикнул на неё — очень Иосия испугался, что хитрость её поймут и в воротах не в меру хитрую Сару, подглядевшую то, что подглядывать нельзя, вздёрнут...

— Уйми любопытство, жена.

Так только руки у Тура и сумела разглядеть Сара: молодые, белые и не мужицкие руки — руки шляхтича; оно и понятно: отродясь не сеял, не пахал, сорных трав не дёргал, камней с поля не таскал, а только сабелькой пан махал; а когда не махал, гулял рыцарь-кавалер с прекрасными дамами на балах и слушал в золочёных залах прекрасные музыки.

Любопытство уняв, махнула Сара рукой на свои затеи и уловки. Опять направившись к погребу за водкой, приостановилась возле прилавка и молвила она мужу Иосии:

— Верно, он из местных, из шляхты — этот Тур. Не хочет голосом выдать себя. Молчит, как истукан. И на меня молчанием страху нагоняет...