Иллюзионист - Анита Мейсон Страница 48

Он пошел за ней наверх.

Комната была почти пустой, ничего лишнего: кровать, столик с зеркалом и косметикой, табурет; в углу — таз и кувшин с водой. Деловая комната. Он снял одежду.

Когда она разделась и легла на кровать, он увидел, что ноги у нее слишком мускулистые, а треугольник волос между ними — необычно широк.

Она улыбнулась ему.

— Если я тебе не нравлюсь, — сказала она, — почему ты меня выбрал?

Это были первые слова, которые она произнесла. Голос ее был удивительно низким для женщины. Симон почувствовал, что она полна загадок. Его член встал.

Он велел ей встать на четвереньки и взял ее сзади. Она была достаточно упругой, чтобы доставить удовольствие, и услужливо влажной. Приближаясь к кульминации, он поразился, насколько сильно его желание.

Он отдыхал, прислушиваясь к шуму города за окном.

Повернувшись к ней, он обнаружил, что она наблюдает за ним со смешливым, иначе не скажешь, блеском в глазах. Его это задело, и он, вымученно улыбнувшись в ответ, начал неторопливо исследовать руками ее тело. Он сам не знал, зачем это делает, и посмотрел ей в лицо: она по-прежнему улыбалась, и улыбка ее была по-прежнему задумчивой.

Он просунул руку глубоко, чтобы сделать ей побольнее. Она задержала дыхание, но не сопротивлялась.

— У тебя есть любовница? — спросил он. — У большинства шлюх есть.

— Ты предпочитаешь мальчиков, да? — отозвалась она.

Он ударил ее — не потому, что она сказала правду, а за дерзость. Она встала, подошла к столику и стала изучать в зеркале след от удара на лице.

— Мне все равно, — сказала она. — Я просто делаю свою работу. Но здесь за углом есть заведение, которое могло бы тебе больше понравиться.

— Для шлюхи ты много себе позволяешь, — сказал Симон.

— Доставлять удовольствие клиентам — моя работа. За этим они сюда и приходят. По крайней мере большинство из них. — Она отложила зеркало и посмотрела на него: — Ты пришел за чем-то другим.

— Ты много болтаешь, — сказал Симон. Его удивление начало сменяться гневом.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила она.

Это было нелепо. Симон рассмеялся. Гнев улетучился, а с ним, по крайней мере на время, и горечь, которая не оставляла его все последние двенадцать месяцев.

Он протянул руку и привлек шлюху обратно в постель.

— Расскажи о себе, — сказал он.

Не удивившись, она начала рассказывать. Ее мать была гречанкой, отец — испанцем. Она была зачата в канаве в Коринфе и родилась под кустом в окрестностях Смирны. Когда ей было десять, ее изнасиловал собственный дядя. После смерти матери она два года с ним сожительствовала, а потом сбежала в другой город, где зарабатывала на жизнь продавая амулеты, которые делала из ракушек. Потом незаметно для себя стала проституткой. Она жила с матросом, которого убили в драке, и успела забеременеть от него. Ребенок родился мертвым, что было к лучшему. Она продалась в рабство, поскольку это было лучше, чем голодать. Ее купил хозяин борделя из Тира. Ей было восемнадцать лет.

Симон лежал молча. Он не сомневался, что она говорит правду, но даже если бы она врала, это ничего не меняло. Типичная история шлюхи, прекрасный пример случайной деградации; она принижала его, но и возвеличивала. Он чувствовал, как его фаллос делается все тверже и тверже.

Он заставил ее взять его в рот и на этот раз испытал сильное удовольствие.

Потом он смотрел на нее — она лежала на подушке, задумчиво теребя левой рукой упавший на глаза локон, — и понял, что она прекрасна.

Религиозные лидеры провинции, находившейся под гнетом различных захватчиков на протяжении двух столетий, проповедовали терпение. Но большинству их слушателей терпение не принесло ничего хорошего. Захватчики же, напротив, преуспевали, благословляемые своими неправильными богами.

Когда после зелотов и революционных проповедников появились провидцы, это было выражением народного гнева и отчаяния. Отчаяния, поскольку то, что эти люди обещали, было невозможным по определению. Они не были политическими агитаторами, так как не имели плана. Они не были руководителями повстанцев, так как не имели намерения бороться. Им не нужны были ни план, ни война, потому что Бог должен был привести их врагов к ним прямо в руки. Будет дан знак, что началось божественное вмешательство. Искать знак следовало по преимуществу в пустыне.

К ним примыкали тысячи: бедняки, отчаявшиеся, мечтатели, нетерпеливая молодежь. Другими словами, толпа. Это был удобный термин. Любой государственный служащий знал, что делать с толпой.

Среди провидцев, появившихся в эти смутные времена, был пророк Февда. Его имя и его трагическое хвастовство — это единственное, что о нем известно. Прошлое его было неясно, а самым значительным в его жизни стала его смерть. Казалось, он был продуктом мифа, выражавшего чаяния людей.

Февда собрал кучку последователей и повел их с гор через заросли и болота к реке Иордан, традиционно считавшейся границей страны. Он обещал, что по его команде воды расступятся и они перейдут на другой берег посуху.

Для его слушателей рассечение вод имело особый смысл. В прошлом это уже свершалось дважды: в первый раз человеком, который вывел их народ из-под гнета иноземцев, во второй раз — его преемником, когда он привел народ на завещанную им землю.

Трудно было преувеличить политическую значимость обещания Февды.

— Ничего страшного, — сказала она, — это все из-за проповедования. Оно отнимает силы. Я уверена, завтра все будет хорошо.

Когда она говорила ласково, ее голос был сладким и сочным, как иерихонский инжир. Он приятно возбуждал воображение Симона. К сожалению, в данном случае он не возбуждал больше ничего. Член Симона, несмотря на все усилия ее умелых рук, оставался мягок, как кусок теста. Если бы можно было как-то отделиться…

— Не понимаю, что со мной, — сказал он. — Обычно я не…

Он осекся, осознав, что любая шлюха слышала такие жалобы не раз.

— Не волнуйся, — сказала она и, нагнувшись, нежно взяла кончик его пениса в рот. Тот поднялся, запульсировал и снова опал.

Симон мрачно смотрел на голые стены. Его щеки пылали. Он понимал, что надо уходить, но ему не хотелось. Чем дольше длилось молчание, тем больше он чувствовал необходимость прервать его, прежде чем поддастся чувству поражения, но найти нужные слова становилось все труднее.

Потом он вспомнил, что она сказала, и впервые осознал ее слова.

— Откуда ты знаешь, что я проповедую? — спросил он.

— Да слышала. — Она сделала неопределенный жест в сторону улицы. — Говорят, ты философ.

— Правда? — сказал Симон. — А что еще говорят?

— Что ты нечестивый.