Иллюзионист - Анита Мейсон Страница 47

— Ну это уж слишком, — сказал красильщик.

— А вы, — сказал Симон, — его истинные создания. Он вам желанен.

Он спустился с рыбной бочки, которую использовал как трибуну, и гордо удалился.

В те времена было много учителей. Это была эпоха, когда политики попирали мораль, а разум опережал религию. Привычные ценности становились ненадежными или опасными или просто исчезали; боги умирали или меняли имена. В разлагающемся сердце империи процветали настолько безумные суждения, что на краеугольные основы общества — классовые, половые и прочие отличия — стали покушаться сами императоры. Одним словом, ничто не имело смысла.

А поскольку смысла не было, его лихорадочно искали: в религиозных культах, которые сулили лучшую жизнь или хотя бы спасение после смерти; в метафизических рассуждениях, которые успокаивали потерявших надежду тем, что хотя жизнь невыносима, это неважно; в астрологии, которая говорила, что хотя жизнь ужасна, не стоит об этом беспокоиться, так как все предопределено. Эти рецепты распространялись по всем уголкам империи бродячими мудрецами, многие из которых, благодаря ученикам, снискали славу своей святостью и, что было неизбежно, способностью творить чудеса.

Относящийся с презрением к святости и лишившийся чудотворных сил человек, когда-то известный как Симон Волхв, пополнил ряды таких бродячих мудрецов. Он скитался и проповедовал по дорогам Иудеи и Самарии, земли, особо избранной Богом. Он не взял с собой ни спутника, ни какого-либо имущества, кроме денег, зашитых в пояс на самый черный день. Он жил подаянием, иногда воровал еду и спал под открытым небом. Там, где он останавливался прочесть проповедь, каждый раз собиралась небольшая толпа, которая слушала его со смешанным чувством. Понимание и даже симпатия быстро сменялись неловкостью и смятением, а зачастую и гневом. Порою он был вынужден спасаться бегством под градом камней. Ведь то, что он говорил, было слишком безнравственным, чтобы слушать, слишком опасным, чтобы размышлять над этим, и слишком трудным, чтобы попробовать.

Симон проповедовал следующее.

Человек — жертва обмана божества, которое его ненавидит. Воспитанные в вере, что мироздание прекрасно, мы слепы и не способны распознать как собственную беспомощность, так и подлинную природу мироздания, частью которого являемся. Поскольку мир, который мог бы быть совершенен, представляет собой кровоточащую рану. Суть мира, его истинная и скрытая суть, — не жизнь, а смерть.

Смерть — это питательный раствор, труп, которым питается жизнь. На каждое рождение приходится тысяча смертей. На каждую сотворенную вещь приходится тысяча уничтоженных. На каждую музыкальную ноту приходится огромное пустое пространство тишины. Каждая жизнь держится на убийстве, каждое проявление красоты черпает свой свет у безобразия. Наши тела, тленные, питающиеся за счет тления и воспроизводящие тление, истлевают раньше времени от болезней, увечий, расстройства рассудка. Те, кому повезло, сохраняют здоровье до старости и лишь оттягивают, лишенные всякого достоинства, приближение конца.

Человек — кривой венец ущербного творения.

Каких-либо объяснений того, почему это необходимо, никогда не давалось. Иов, осмелившийся спросить, вместо ответа получил бурю. Причина ясна и страшна. Мы — игрушки в руках дьявола, и мы созданы для боли.

Бог, создавший нас, чтобы мучить, удерживает свои создания в подчинении двумя хитростями. Во-первых, он заявляет, что его поступки выше понимания человека и что мы не можем его судить. Во-вторых, отвлекает и одурачивает нас сводом нравственных законов, обещая, что если мы будем их соблюдать, то получим спасение. Это обещание не только лживо — поскольку нарушающие закон процветают, а невинные страдают, — но и сам Законодатель не соблюдает этих законов. По сути, они бессмысленны и установлены лишь с тем, чтобы человек был вынужден их нарушать. Пытаясь же их не нарушить, человек настолько запутывается, что теряет всякую свободу действий.

Потому что в этой сложной паутине, которой Творец нас опутывает, самая запутанная нить — это представление о добре и зле. Оно парализует волю и уводит мысль от поисков истины. Оно также вызывает постоянные муки, так как сбитый с толку разум дрожит от страха наказания, терзается от искусственно внушенного ощущения греха и унижается, пытаясь ублаготворить Судию. Все это — пища великого Создателя и Насмешника.

И хотя неподчинение бесполезно, все же не подчиняться Богу, который всемогущ и мстителен, можно. Ему можно не подчиняться, нарушая законы, соблюдения которых он требует, и выворачивая наизнанку ценности, которые он дал людям в качестве руководства. Нужно совершать тяжкие грехи, и не единожды, а многократно, пока не исчезнет осознание греха как греха. Нужно принимать и прославлять уродство и нищету; нужно поклоняться уродству как красоте; нужно сделать непристойное священным.

И возможно, со временем это принесет плоды. Поскольку самое мощное оружие Создателя — время — будет обращено против него. Со временем ежедневное и ежечасное совершение грехов может истощить понятие греховности; со временем любовь к безобразному может изменить безобразие и шлюха может стать невинной от плотских излишеств. Так, со временем человек сумеет сломать стены своей темницы и спасти Мироздание от порабощения.

Так проповедовал Симон из Гитты, спаситель и пария, угрюмым слушателям.

Высокомерный, злой и упивающийся неудачей, Симон шагал по улицам Тира. Он шел быстрым шагом, потому что очень сердился, но цели у него не было. Одно место ничем не отличалось от другого.

Он не собирался заходить в бордель, но ноги сами завернули туда, когда он поравнялся с воротным столбом, украшенным фаллическим символом. Вполне сообразный, в общем-то, шаг.

Но, если подумать, трудно осуществимый.

Женщина, встретившая его на пороге, окинула долгим холодным взглядом его пыльную одежду и въевшуюся в кожу грязь.

— Вашего брата не обслуживаем, — заявила она. — Это приличное заведение.

— Привлекательность борделя, — заметил Симон, — в том, что там не обязательно слушать правду.

Он осознал, что у него нет денег.

— Убирайся, — сказала она, — или я позову хозяина.

Симон вышел.

Он прошел немного вперед, размышляя. Темнело.

Он устроился под аркой внутреннего дворика у шумной таверны. Когда спустя какое-то время из таверны вышел, качаясь, матрос, чтобы помочиться, он затащил его под арку, ударил об стену так, что тот сполз на колени, и избавил его от туники, кошелька и сандалий. По пути в общественные бани он увидел на земле свернутый плащ, хозяин которого увлекся беседой с друзьями, и заодно прихватил и плащ.

Через два часа он вернулся в бордель, и его не узнали.

Он выбрал проститутку, которая внешне ему не понравилась. Она была темнокожей и довольно пышнотелой, с приплюснутым носом, широкими ноздрями и выступающим подбородком. Волосы ее были светлыми с золотистым оттенком, брови — густыми, а веки — тяжелыми (признак распутства). Но в глазах ее он увидел задумчивость.