Иллюзионист - Анита Мейсон Страница 46

Провинция переживала очередной всплеск религиозного рвения. Внешней причиной послужила еще одна смена администрации.

После периода хаоса, который предшествовал аннексии и длился некоторое время после нее, страной в течение почти сорока лет правил при поддержке империи Ирод Идумейский. Этот талантливый тиран, взошедший на трон прилежным хитроумием и удерживавший его непрестанным кровопролитием, умер душевнобольным, прожив жизнь, полную убийств, интриг и городского благоустройства. После смерти Ирода царство разделилось, и на протяжении тридцати пяти лет его религиозное сердце — оплот бунтарства — управлялось напрямую военными губернаторами, сочетавшими в своем правлении жестокость, благие намерения и глупость.

Территории старого тирана были вновь объединены, правда ненадолго, его погрязшим в долгах внуком. Новый царь умер неожиданно и при странных обстоятельствах, в Кесарии, пробыв на троне совсем недолго. Представ перед подданными в серебряном одеянии и позволив льстецам провозгласить себя богом, он заболел, удалился в свои покои и спустя несколько дней скончался. Наказан за нечестивость, как одобрительно шептались люди. Император вздохнул и снова ввел в провинции прямое управление.

Царь, по крайней мере, номинально представлял национальную религию, чего нельзя было сказать о губернаторах. Народ хладнокровно наблюдал, как в их города снова открыто вернулись атрибуты имперской власти. Что касается губернаторов, они просто не понимали людей, с которыми должны были иметь дело. Они были к этому совершенно не подготовлены.

Отсюда инцидент с одеянием первосвященника.

Когда губернатор Фадий прибыл в Иудею после скоропостижной смерти ее царя, он обнаружил, что евреи, проживающие на северных территориях, ведут локальную войну со своими соседями. Он разрешил ситуацию с похвальной эффективностью и отправился в Иерусалим. Там, полагая, что демонстрация власти необходима, дабы пресечь возникновение подобных проблем в дальнейшем, он велел горожанам передать ему одеяние первосвященника. Веками это священное одеяние хранилось в Храме. Фадий распорядился, чтобы оно для безопасности хранилось в крепости, где располагались оккупационные войска.

Это был губительный просчет. Начались волнения. Ситуация была настолько угрожающей, что со своей армией прибыл сам сирийский наместник. Горожане обратились с петицией к императору, но прежде, чем разрешить делегатам отправиться в Рим, их сыновья были взяты в заложники.

Сомнительно, чтобы император лучше губернатора понял эмоции, всколыхнувшиеся вокруг ритуального одеяния. По счастливому совпадению, сын покойного царя проходил при императорском дворе дипломатическую стажировку в надежде получить отцовский трон. Он приложил усилия, и священникам было разрешено хранить свое одеяние у себя.

На взгляд официальной власти, это был необъяснимый кризис, одна из неожиданных вспышек народного волнения, которыми провинция печально славилась. Но для религиозного ума не существовало разницы между вещами незначительными и крупными: жизнь по самой сути своей непрерывна, каждая ее частица отягощена глубоким смыслом.

Опасное воззрение.

Слепой нищий расположился в крошечной тени, которую отбрасывал на площадь навес лавки мясника. На крюке под навесом висела туша только что освежеванной овцы, на которую уже слетались мухи. Другие мухи жужжали у лица нищего, из глаз которого вытекала желтая жидкость с легкой примесью красного. Мухи нерешительно перелетали с глаз на тушу и обратно.

— Посмотрите туда, — сказал Симон, — и скажите мне: это творение великодушного бога или извращенного ума?

Он уже час говорил с ними без всякого толку. Теперь он обращался к их наблюдательности. Головы повернулись.

— А, это старик Мордехай, — сказал мужчина с багровыми от красок руками. — Он тут сидит целую вечность.

— Ждет Спасителя, — сказал другой. Все засмеялись.

— Не имеет значения, кто он, — раздраженно сказал Симон. — Главное…

— Для него это имеет значение, — возразил красильщик. — Это его постоянное место. Он не на шутку рассердится, если кто-то другой его займет.

— Идиоты! — закричал Симон. — Да вы более слепы, чем он!

— Кого ты называешь идиотом?

— Любого, кто отказывается видеть то, что у него под носом. Оглянитесь вокруг. Отбросы. Немощность. Болезнь. Старость, бедность. Все это ненужно. Смерть, смерть кругом, все это ненужно. Слепой и мертвая овца. Посмотрите на них. Почему он слеп? Почему убили овцу?

— Чтобы нам было что есть, — радостно сказал чесальщик.

— Правильно, — так же громко ответил Симон. — Мы не можем жить, не убивая. Что же это за мир?

— Но он должен быть таким, — сказал кто-то со смехом.

— Почему?

— Ну, так было всегда. То есть… откуда еще нам взять еду?

— Я не знаю, — резко ответил Симон, — но кто-то знает. Тот, кто привел нас сюда, знает. Тот, кому пришла в голову отвратительная идея, что мир основывается на мерзости, знает. Он это знает потому, что если он смог создать этот мир, он смог бы создать мир получше. А если он этого не сделал, он не заслуживает нашего уважения.

Они смотрели на него с недоверием.

— Вы лучше, чем ваш Создатель, — сказал Симон. — Чтите себя. Вы, вы — боги.

Все в недоумении замолчали. Потом на лицах стали появляться улыбки.

— Боги, говоришь? — сказал красильщик. — Посмотрим, что будет, когда я скажу жене.

— Но этого не может быть, — возразил высокий мужчина, стоящий позади. — Как мы можем быть лучше, чем бог, который нас создал?

— Какая у тебя профессия? — спросил его Симон.

— Я корабельный плотник.

— Ты будешь работать с плохой древесиной, если можешь достать самую лучшую? Будешь ли ты сознательно строить судно с течью?

— Конечно нет.

— Конечно нет. Кто будет делать вещь с изъяном, если можно сделать вещь отличного качества? Посмотрите на плоды своей работы, а потом посмотрите, — Симон указал на нищего, сидящего под навесом, — на это.

— Одну минуту, — сказал серьезного вида молодой человек. — Если в нас нет добродетели и бог, который создал нас, порочен, как ты говоришь, откуда тогда берется добродетель?

— Добродетель — это иллюзия, — сказал Симон. — Идея, внедренная в наши умы, чтобы ввести нас в заблуждение…

— Кто заблуждается? — сказал красильщик. — Я не заблуждаюсь.

— Да, но если ты говоришь, что мы лучше, — не отставал молодой человек, — это означает…

С точки зрения логики это было абсолютно несвоевременно.

— Не утомляй меня лингвистикой, — прорычал Симон. — Раскрой глаза! — Он ткнул пальцем в сторону нищего. — Бог, которому вы поклоняетесь, — муха, чудовищная гигантская муха. Он питается гноетечением мира.