Иллюзионист - Анита Мейсон Страница 49

— Это уже что-то. А тебе сказали, что именно я проповедую?

— Что-то о Боге и что мы должны нарушать все законы.

— Меня это радует, — сказал Симон. — Я и не думал, что они слушают.

— Насчет законов, — улыбнулась она, — слушали все.

— Мне казалось, моя проповедь не произвела большого впечатления.

— Люди и так нарушают законы, — сказала она. — Их и призывать к этому не надо.

— Да, но они нарушают законы из-за личной выгоды. Я же прошу их нарушать закон, потому что это закон, — сказал Симон.

— А-а… — неопределенно сказала она, взяла его пенис в руку и стала машинально им поигрывать; тот не откликался. — Зачем? — спросила она.

Симон уже готов был ответить, но вовремя остановился:

— Ты не поймешь.

— Потому что я шлюха, — сказала она.

Он решил, что уйдет, тотчас.

— Не вижу смысла, — проговорила она, прежде чем он встал. — Если люди не подчиняются закону, они подчиняются чему-то другому, и оно становится законом.

Последовало молчание.

— Я же сказал, что ты не поймешь, — сказал Симон.

Она встала, подошла к туалетному столику, взяла гребень из слоновой кости и стала расчесывать волосы. Они были блестящими, падали до плеч и обрамляли ее лицо так, что его черты выступали резче. Смелое, подвижное лицо с умными серыми глазами. Иногда оно казалось грубым, почти уродливым, иногда становилось невыносимо прекрасным. Это зависело от выражения глаз. Рот менялся мало — он был крупным, мягким и добрым. Симон подумал, что рот шлюхи, если присмотреться, обычно выдает низость; но к ней это никоим образом не относилось.

Она отложила гребень, взяла маленькую деревянную палочку и стала ловкими движениями наносить на веки зеленые тени.

— Ты нарушил все законы? — спросила она.

— Конечно нет, — сказал Симон. — На это потребуется вся жизнь.

— Наверное. Может быть, стоит сосредоточиться на одном из них.

Он сделал вид, что обдумывает предложение.

— На каком именно?

— Думаю, это должно быть убийство.

Ее логика не уступала мужской.

— Нет, — сказал Симон. — Во всех бедах мира виновата смерть.

Она задумалась, палочка в ее руке замерла.

— Но избавиться от смерти невозможно, — возразила она.

— Конечно, на это потребуются долгие годы, — согласился Симон.

Она посмотрела на него, чтобы убедиться в серьезности его слов, потом рассмеялась.

— Ох уж эти мужчины и их идеи, — сказала она. — А ни один из вас не способен испечь буханки хлеба.

— Хлеба! — удивился Симон. — Вряд ли. Это женская работа.

— Разумеется, — сказала она. — Это один из законов, не так ли?

Он в изумлении смотрел на нее. В его душе боролись раздражение, негодование и невольное восхищение. Его фаллос возбудился, что еще больше сбило его с толку.

Она улыбнулась ему. В ее серых глазах был такой же блеск, как у моря, когда смотришь на него издали. Она действительно была красива — и одновременно уродлива. Она держалась отчужденно — но он купил ее. Она была шлюхой — однако в глубине души оставалась непорочной.

Он чувствовал, как в нем закипает гнев.

— Как ты можешь этим заниматься? — спросил он. — День за днем, ночь за ночью продавать себя любому встречному мужчине?

— А что мне еще делать? — сказала она.

— Неужели ты не чувствуешь себя нечистой?

— Нет, — мотнула она головой. — Я ничего не чувствую. Это не имеет ко мне никакого отношения. Что бы люди ни делали с моим телом, я остаюсь сама собой.

— Чепуха, — резко сказал Симон. — Твое тело — это ты: чем еще оно может быть? И что оно такое? Тарелка, которую скребут и лижут тысячи мужчин. Участок ничейной земли, куда каждый прохожий может слить свое неиспользованное семя.

Его фаллос затрепетал и стал расти.

— Не обольщайся! — со злобой повторил он. — Ты — кто угодно и что угодно. Ты — то, что из тебя делают мужчины. Ты ничтожество. Ты животное.

Она наблюдала за ним.

— Доказательством того, что ты животное, — сказал Симон, подкидывая на ладони свой огромный багровый инструмент, — служит то, что ты будешь делать, что я тебе велю. Разве не так?

Она безучастно кивнула.

— Ложись на живот, — приказал он.

К сожалению, в этот момент он не мог придумать ничего более унизительного, чем взять ее в задний проход, как он это делал с мальчиками, но грубо, не обращая внимания на крик боли, а потом, на пороге кульминации, выйти из нее и, перевернув ее на спину и оседлав сверху, излить бушующий поток ей в рот.

Она лежала с закрытыми глазами, потом утерла уголок рта рукой.

— Шлюха, — сказал Симон.

Она открыла глаза и посмотрела на него. Ее взгляд был спокойным и ясным. В нем было то, чего он не хотел видеть. То, что вторглось в его сознание непрошеным гостем. В ее глазах была жалость.

Река извивалась как змея. С трудом спускаясь по обожженным солнцем склонам, они увидели ее зеленоватый изгиб прямо под собой в небольшой долине, и она обещала освежающую прохладу. Теперь, подойдя ближе, они увидели, что густая зелень, покрывающая оба берега, оказалась буйными непроходимыми джунглями, болотистыми и коварными, курящимися паром на жаре, от которой у них градом лился пот.

Деметрий шел механически, не отрывая глаз от идущих впереди. Он почти не помнил, зачем он здесь.

Голова процессии свернула вправо, огибая неглубокое лесистое ущелье, и продолжила путь на юг через рощи терновника и тополей, через густые заросли бамбука, который рос везде, где была вода, и через все чаще встречающиеся участки потрескавшейся и обесцветившейся почвы, где не росло ничего. Время от времени им попадались кряжи или валуны из жирной желтой глины. На бесплодных участках только валуны и давали тень. Деметрию казалось, что он попал в страну из ночного кошмара.

Через час — на такой жаре они двигались медленно, а некоторые женщины несли детей на руках — они достигли того места, где долина подходила непосредственно к реке. Деметрий, чьи силы возродились от ощущения близости цели, заставил себя двигаться вперед, к берегу, но, подойдя ближе, вместо прозрачных величественных вод, рисовавшихся его воображением, увидел бурлящий мутный поток, в котором среди клокочущей белой пены плавало множество вырванных с корнем деревьев.

Его начал охватывать необъяснимый ужас. Он отвернулся от реки и посмотрел назад, на город у подножия гор. Город пальм: они прошли в нескольких милях от него, с вожделением глядя на зелень садов и блестящих под солнцем ручейков. На расстоянии, зеленый и мерцающий в дымке, он казался безопасным и уютным. Он вновь повернулся к реке и увидел за ней такую же бесплодную землю, как та, через которую они только что прошли, а дальше — снова горы. Что же это за рай, воротами в который служит этот мутный, бурный поток?