Праведный палач - Джоэл Харрингтон Страница 17

Я обязуюсь защищать моего милостивого господина, [властителя] Бамберга, и епархию Его Светлости от всякого вреда, вести себя благочестиво, верно служить в должности, чинить судебный допрос и наказывать всякий раз, как прикажет светская канцелярия Его Cветлости; также брать не больше соответствующей платы, назначенной постановлением; кроме того, что бы я ни услышал во время допроса по уголовному делу или что бы ни было велено мне хранить в тайне, я не никому того больше не раскрою; и я обязуюсь никуда не выезжать без прямого разрешения камерария, маршала или распорядителя дворца моего милостивого господина, и буду я покорным и послушным во всех предприятиях и повелениях, преданным и безупречным во всех делах. Так помогите мне Господь и святые!^[70]

Франц на собственном опыте узнал, что вынесение каждого смертного приговора, который должен был исполнить его отец, строилось на взаимодействии множества участников, на сложном балансе различных интересов и целей, а также видел на практике деловое измерение уголовного правосудия. Неизвестно, был ли Генрих достаточно хорошим примером в каждой из этих областей, но юный Франц быстро понял, что техническое мастерство на самом деле будет иметь значение меньшее для его профессионального успеха, чем способность внушить доверие своим работодателям, страх людям, попавшим на допрос, и уважение соседям. Другими словами, перформативный аспект его работы не ограничивался драматическими и, конечно же, важными минутами на эшафоте. Должность палача – это всеохватывающая пожизненная роль, требующая постоянного самоанализа и бдительности.

Навыки общения требовались и во взаимодействии с коллегами. Как и прочие специалисты, Майстер Генрих и палачи из других городов использовали профессиональный жаргон, часто основанный на уличном сленге того времени, известном как Rotwelsch, или Gaunersprache. Про повешение, например, говорили «зашнуровать», а обезглавливание называли «нарезкой». Особо продвинутым палачом можно было восхититься за его «превосходный узел», «хорошую игру колесом» или «симпатичную нарезку»^[71]. У палачей было свое собственное слово для неаккуратного обезглавливания (putzen, или «зачистка»), а также цеховые прозвища, такие как Панч (Удар), Убийца, Нарезчик, Сокрушитель, Избавитель и Дробильщик. Хотя и не слишком лестные, эти самоопределения, по крайней мере, не были такими презрительными и живописными, как десятки народных прозвищ, среди которых встречались: Укоротитель, Монстр, Кровавый Судья, Дурной Человек, Вешатель Воров, Голова-с-Плеч, Секач, Молоток, Мастер Хаммерлинг (кличка дьявола), Укладчик, Ганс-Резак, Галстучник, Святой Ангел, Мастер Ай, Мастер Порядка и самое бесхитростное из них – Мясник^[72].

Как и в других гильдиях и братствах, палачи раннего Нового времени звали друг друга «кузенами» и приурочивали неформальные встречи к свадьбам и празднествам, периодически устраивая большой общий сход. Самый известный сход немецких палачей, известный как Коленбергский суд, впервые состоялся в Базеле в XIV веке и от случая к случаю повторялся там же вплоть до начала XVII века. Собрание по форме проходило как типичный позднесредневековый «суд равных», сочетающий в себе решение спорных вопросов с забавными ритуалами, обильным приемом пищи, возлияниями и обменом историями. Поначалу членами были не только палачи, но и много другого «бродячего люда», не имевшего своей гильдии или суда. К XVI веку на собраниях уже преобладали палачи и носильщики, но прочие маргиналы, и мужчины и женщины, еще принимали в нем участие. Согласно описанию 1559 года, суд собирался на площади возле резиденции палача на холме Коленберг, «под большой липой [символизировавшей в Германии правосудие] и другим высоким деревом, которое здесь называют уксусным». Председательствующий судья, избранный собранием, должен был держать «босые ноги в бочонке с водой и летом и зимой» и заслушивать дела об оскорблениях и прочих конфликтах среди своих товарищей-палачей. Опросив семерых присяжных, судья объявлял решение, выливал бочонок, и начинались праздничные мероприятия. Один разгневанный муж, вызванный на суд палачом – любовником его жены, презрительно назвал собрание «чужеземной церемонией», игнорируемой всеми местными жителями, за исключением самих бедокуров (по-видимому, включавших и его собственную жену)^[73].