Хвак - О'Санчес Страница 27

Ветви кустарника, покрытые безобидною листвой, внезапно приподнялись – это притулившийся у самого края дороги куст утратил неподвижность и выпустил в сторону Хвака щупальца-корни, длинные и голые, извивающиеся, словно змеи, такие же чешуйчатые, но полдень замедлил прыткость растительного хищника и Хвак легко разрубил все три «щупальца», что разматывались по воздуху ему навстречу. Вон, лежат, истекая древесным соком в пыль, и еще шевелятся, гадины такие! Напавшее на Хвака растение имело в корнях и ветках неровный темно-зеленый цвет, темнота его отливала в красное, или, как уточнил бы ученый отшельник Снег, будь он здесь, в бордовое… По виду, на разрубе, напоминало ящерное мясо без кости внутри, а пахло какой-то кислятиной… Хвак все же не удержался и лизнул свежий срез поднятого отростка и вдруг узнал этот вкус! Большая его часть сидела в вареве, что Снег нынче утром готовил! Стало быть, эта тварь, которая на него напала, именуется Черная Рогари: Снег сказал мимоходом основу любимого отвара, а Хвак запомнил! Или Черное Рогари… Тьфу! А ведь тут, в Пригорьях, ничего есть нельзя – а он забыл! Тьфу и тьфу еще раз! Всё, всё, это не считается, теперь он будет осторожен.

Хвак поколебался, но все-таки сунул секиру обратно, в петлю на пояс, ибо даже малышей с детства учат: в мирное время несешь оружие наготове – быть беде, не себя, так других покалечишь, ни в чем неповинных. Вот она секира, под рукою – раз и выхватил! Чего тут бояться, кого? – Некого.

Хваку послышался короткий смешок… вроде бы звонкий… вроде бы девичий… А людей не видно. Вокруг ни дерева, ни травы, чтобы выше колена, холмики плоские, камни глубоко в землю вросли… Хвак пробормотал коротенькую молитву, единственную, которую знал наизусть: «Всемилостивые боги, да охраните смертного ото всех напастей!», но не понадеялся на нее одну, а вынул-таки секиру, преодолев стыд, и взял ее в правую руку – правая точнее в ударе…

Дорога перед ним вдруг разлилась в круглую поляну, посреди которой горел костер, но очень странный костер, без дыма и топлива: над пустым каменным очагом, на высоте примерно в половину пяди полыхает огнь разноцветный, косматый и словно бы живой… Хвак насчитал в нем знакомые цвета: зеленый, желтый, красный… синеватый… и еще помеси от них, которые так сходу и не обозвать… А возле костра – стоят, лежат, сидят люди, мужчины и женщины… Очень странные люди, Хвак сразу это понял: глаза у женщин лучистые, а у мужиков… такие… лютые… Теней ни от кого из них нет.

– О, какой он, оказывается, жирный отвратительный мизгач, этот смертный! Положительно, он мне нравится, сей урод! Подойди ко мне, ублюдок! – Женщина, стоявшая к Хваку ближе всех, произнесла эти слова голосом, не терпящим никаких возражений, Казалась она средних лет, очень нехороша собою, низкорослая, лоб и щеки в гноящихся прыщах, желтые клыки торчат во все стороны – вверх и вниз… и даже вбок…

– Демоны, мать честная! – Хвак испугался, но разума не потерял: секира в ослабшей руке свистнула наискось… Промашка. Вроде бы он точно бил… Еще раз, по голове! И опять промахнулся. Не колеблясь более и не помышляя о сече, Хвак развернулся и помчался прочь, поперек дороге, подобно прыгучему цераптору высоко перемахивая через пни и камни. Жирное брюхо тяжело колыхалось, но почему-то совершенно не препятствовало быстро бежать и высоко прыгать. Главное до зарослей добраться, а там… Хвак проломился через жиденький кустарник и прислушался на бегу – вроде бы погони за ним нет!.. Это хорошо, но надо дальше бежать, как можно дальше! Хвак еще наддал, еще раз продрался сквозь кусты, и очутился на той же поляне, только с другой стороны.

– Я же велела тебя подойти! Ко мне, смертный!

Хвак помотал головой, не в силах возразить словами, и пустился наутек, теперь по той самой дороге, откуда пришел. Но итог был прежним: Хвак бежал, бежал, пока не выбежал на то же самое проклятое место, где возле костра стояли, сидели и лежали эти странные существа… Больше, чем полдюжины их, сосчитал Хвак в единое мгновение, но в этот раз почему-то не порадовался своему новому умению.

– Слушай, братец Чимбо! А почему он меня не слушается? Я ему сказала, а он все равно!..

– Успокойся сестричка, значит, ты не так сказала. Сейчас мы его…

– Нет, я всё так сказала! Учить меня он будет, как мне говорить! А смертный меня все равно ослушался! Это, небось, Матушка так ему начудила!..

Один из мужчин, косматый, босой и совершенно голый, если не считать бороды, кузнечного передника и буйной волосяной поросли по всему туловищу, не спеша подошел к оцепеневшему Хваку, лениво ухватился волосатою ручищей за рукав его рубашки и легонько потянул, как бы показывая направление.

– Подойди к госпоже Умане, дурак, тебе же сказано.

Хвак отпрянул в ответ на это предложение и руку отдернул, а рукав его рубашки остался в пальцах того мужика. «У него даже пальцы сплошь волосаты» – остатками до смерти напуганного ума сумел подумать Хвак. В дополнение ко всем невзгодам, мужик этот обликом очень напоминал кузнеца, кузнецов же Хвак невзлюбил прочно и навсегда… Почему именно кузнеца? Да демоны его знают, почему… Может, из-за фартука, может клыкастая морда у него такая… словно бы насквозь прокалена кузнечным пламенем… Может, потому что мышцы у него чудовищной силой налиты – вон как их во все стороны расперло, и толстый живот им не помеха, у деревенского кузнеца Клеща такие же были…

Внезапный приступ ярости смыл с Хвака и страх, и оцепенение: он взмахнул кулаком что было силы, но… Замер кулак, застыл в воздухе, ибо голый мужик успел выпустить из пальцев обрывок рубашки, подставил ладонь и принял в нее Хваково запястье… И сдавил. Как будто стальными клещами прихватило руку – ой, больно! Быстро летел кулак, а мужик в обличье кузнеца еще проворнее оказался… Только Хваку некогда было об этом размышлять, ибо ярость в нем ничуть не угасла от вспыхнувшей боли, а лишь усилилась. Некогда было и выхватывать секиру и несподручно, вдобавок, – не с той стороны она висела… Хвак взмахнул левым кулаком и обрушил его на волосатое предплечье противника. Хороший удар получился: чужая рука выпустила запястье, и голый клыкастый мужик даже охнул. Но не было в этом оханье боли и страха, а только недоумение.

– Ух, ты! А он еще и дерется!

Мужик, похожий на кузнеца, широко шагнул к Хваку и оказался с ним вплотную: росту он был почти такого же, плечами – ничуть не уже, тело посуше, чем у Хвака, не столь гладкое, но все в волосах и в буграх чудовищных мышц, а руки… Руки у этого клыкастого мужика были, пожалуй, еще длиннее, чем у Хвака: опусти он их вдоль туловища – до колен, небось, достанут! Однако, мужик нашел своим рукам иное применение: он обхватил ими Хвака поперек живота, сомкнул ладони на его спине и сдавил. У Хвака аж в глазах почернело от этого нажима – вот-вот сейчас мозги на щеки вывалятся, а в портках – еще немного, и тово… Мужик крякнул, видимо удивленный, что Хвак еще в сознании, сдвинул ладони к Хваковым бокам, поднатужился, вознося противника повыше над собой и швырнул его оземь! Грянься Хвак беспрепятственно всею тушей – быть бы небольшому землетрясению, но неведомым чудом Хвак успел на лету поймать плечо этого мужика в левую ладонь, вцепился крепко и этим слегка ослабил силу своего падения, замедлил его. Тряхнуло обоих, и оба же кубарем полетели в мелкую пыльную траву. Хвак даже успел въехать десницей в клыкастое рыло, прежде чем сам почуял богатырский удар по затылку, от которого глаза едва не выскочили куда-то в кусты. Но удар – что удар – одним больше, одним меньше, а вот режущий холодок у самой шеи и продолговатый отблеск – это гораздо хуже…