Куявия - Юрий Никитин Страница 22

Иггельд спросил с неловкостью:

– Нравится?

– Еще бы. Страшная красота. Подумать только, чегочеловек лишен… а какие-то вороны…

– Вороны сюда не залетают, – ответил Иггельд собидой. – Сюда не всякий орел…

– А что орел? Люди, да – орлы! Эх, Иггельд, никтоне ждал от тебя такого.

Черныш медленно поворачивался, раскинув крылья. Солнце ужеопускалось за край, они видели, как внизу сперва от высоких гор пролеглидлинные черные тени, расчерчивая залитый ярким светом мир, потом тениудлинились, разрослись и затопили весь мир тьмой. Там, на земле, уже ночь, аздесь еще сверкающий день, солнце светит ярко, и еще непривычно то, что солнцебьет лучами почти снизу, золотит брюхо дракона, просвечивает пурпуром крылья,зажигает рубиновым огнем глаза.

Ратша за спиной судорожно вздохнул.

– Какая жуткая, нечеловеческая красота… А вы,наездники, такое видите всякий раз!

Иггельд сказал с неловкостью:

– Ну, не всякий… Если только вечером вот так. Да и невсегда небо ясное. Вчера так вообще были тучи.

Он постучал по боку Черныша, тот сделал вид, что не услышал,Иггельд постучал сильнее, требовательнее, послышался вздох, словно Черныш тожелюбовался прекрасным зрелищем заката, тела внезапно стали легче. Ратша ахнул икрепче вцепился в пояс Иггельда.

– Это он слишком круто снижается, – торопливообъяснил Иггельд. – Можно бы и по длинной дуге… если бы перевозилибеременную тцарицу…

Ратша выдавил ему в затылок:

– Я пока не беременный. И вроде еще не тцарица.

– Тогда терпи, – ответил Иггельд и сам удивился,что так уверенно разговаривает с могучим Ратшей, самым сильным воином их края,идолом мальчишек. – Быстрее будем на месте.

– На каком?

– Откуда прилетели, – ответил Иггельд.

– А-а-а, – протянул Ратша. – А я думал, оннесет нас в драконье гнездо. Как добычу.

Иггельд раскрыл рот, чтобы объяснять, спорить, доказывать,бороться с невежеством, захлопнул, догадавшись, хоть и не сразу, что воин такшутит, а у него, у Иггельда, с пониманием шуток всегда происходит что-то нетак. Не так понимает или не понимает вовсе.

Горы разрастались, раздвигались, уже не видно далекойзелени, горы от края мира и до края, вон наконец знакомый хребет, вершиныподнимаются навстречу падающему дракону… ну не падающему, но крылья подобралпочти наполовину, проваливается сквозь бьющий снизу ветер, так тонет большойплоский камень: не мчится вниз, а идет медленно, плавно, покачиваясь из стороныв сторону.

Иггельд предостерегающе постучал по спине – неувлекайся, чувствовал за спиной сдавленное дыхание Ратши, да и у самого сердцепочти остановилось. Черныш наконец начал выдвигать крылья шире, еще шире, ветерснизу становился все тише, наконец Черныш поплыл на растопыренных парусах,ветра уже нет, желудки опустились на место.

И все равно зеленая долина выглядела маленькой и жалкой всравнении с грозным величием холодных гор. Домики совсем крохотные, ямкикотлованов едва заметные в полутьме, а освещенные дома выглядят отсюда какслабые светлячки.

Черныш сделал полный круг, выбирая место для посадки. Наплощади находился только один человек, он сидел на пустой опрокинутой бочке, акогда Черныш снизился, из-за домов вышли еще люди, их лиц Иггельд в полутьме нерассмотрел: Черныш закрыл крыльями. Ветер теперь в лицо, затем спинавздыбилась, Ратша охнул и крепче ухватился за Иггельда, это Черныш опустился назад, но не проехался, обдирая еще мягкую плоть, а как прилип, крылья с сухимтреском потянулись на спину.

Ратша шумно выдохнул, Иггельд расстегивал ремни, рукипочему-то дрожали. Ратша исчез, а когда Иггельд соскользнул по гладкому боку наземлю, Ратша уже без всякой боязни стоял почти у самой морды Черныша. ПодошелАпоница, хлопнул Ратшу по плечу.

– С посвящением!.. Раньше не летал?

– Только с ложа на пол, – признался Ратша.

– Ну и как, понравилось?

– С ложа на пол?

Оба рассмеялись, подошли Шварн и Чудин. Поздравили Ратшу,тот поворачивался гордый, указал на подошедшего Иггельда:

– Вы хоть узнаете в нем того заморыша, что унес запазухой другого заморыша?.. Признаете дохликов, что ушли умирать в горы?

Апоница внимательно всматривался в Иггельда, сказалторопливо:

– Пойдемте ко мне в дом. Как я понимаю, ты готов отдатьего в котлован…

Иггельд ахнул, что его так поняли, отшатнулся, прокричал:

– Да как же… да ни за что! Апоница, как ты мог… Как могна меня такое?.. Да чтоб я друга в темницу?

Он задохнулся от возмущения, грудь ходила ходуном, разводилруками, не мог отыскать слов, только побагровел, кончики ушей вспыхнули.Апоница смотрел пристально, наконец тяжело вздохнул, уронил взгляд.

– Ладно, прости… Истолковал так, как будто ты… уже несовсем сумасшедший. Ладно, что будет, то будет. А чего не будет, того и небудет. Пусть этот летающий… заночует в моем дворе. Ничего не разрушит?.. Ладно,даже если и разрушит. Пойдем, здесь все-таки городская площадь. И хотя городсуществует благодаря драконам, но все же… порядки все ужесточаются.

– Черныш, – сказал Иггельд. – За мной!

Он видел, как все четверо напрягаются, как деревенеют лица,а улыбки застывают, когда горячее дыхание из нависающей над ними пасти драконаразвевает волосы. Черныш добросовестно шел следом, очень близко шел, желая бытьв стае всемогущих людей, гордый тем, что приняли, что тоже с ними, и толькожаль, что другие драконы не видят, что он идет, тоже человек, вместе со всеми.

Во дворе Апоницы сперва пришлось загнать в сараи трехсвиней, увести коня и шугнуть кур. Черныш лег возле колодца, голова свытаращенными глазами оказалась возле ведра. Апоница вздохнул, но ничего несказал, широким жестом пригласил всех в дом.

Уже на крыльце оглянулся, спросил с глубоко упрятанным беспокойством:

– А его не надо привязывать… хотя бы к коновязи?

– К коновязи?

– Да, это глупо, он и всю конюшню на себе утащит, нохотя бы… чтобы он видел?

Иггельд сказал с упреком, хотя раздувался от гордости:

– Посмотрите на него! Разве похоже, что он собираетсяубежать?

Черныш приподнял голову, видя, как все четверо рассматриваютего с крыльца. Хвост заскреб по земле, а голова приподнялась. Иггельд увидел,что дракон готов сорваться с места, уверенный, что с ним хотят играть, крикнулпоспешно:

– Лежать!.. Сторожи!

Черныш замер, на морде готовность не пропустить никого водвор, бдить и не пущать.