Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг Страница 26

Как мы уже видели, под влиянием литургической практики Иерусалимского Храма какая-то часть жителей Иудеи пришла к аналогичным воззрениям. В ритуалах Сиона Яхве провозглашался единственным царем, главенствующим над всеми богами. Но в глазах девтерономистов сионский культ был испорченным и ложным. Они не хотели вообще отменить храмы – центр любого культа древности и обязательную составляющую жизни того времени, – а предлагали, чтобы весь народ Израилев чтил лишь одну святыню, которая бы находилась под пристальным наблюдением для защиты от проникновения чужеродных элементов. Первоначально роль культового центра, возможно, предназначалась Шхему или Вефилю, но после 722 г. до н. э. Иерусалимский Храм остался единственным значимым святилищем Яхве, которое могло бы выступать в этом качестве, и реформаторам волей-неволей пришлось согласиться на такой вариант. И даже решившись, они в описании раздумий Моисея о главной святыне Богу в Земле Обетованной избегают прямо упоминать Сион и Иерусалим: Моисей неопределенно говорит о месте, «какое изберет Господь, Бог ваш из всех колен ваших, чтобы пребывать имени Его там» (Втор 12:5; Rowley, 1967, pp. 106–7; Nielsen, pp. 45, 85).

В правление Манассии идеал девтерономистов не мог воплотиться в жизнь, но неожиданно такая возможность открылась при внуке царя, Иосии (640–609 гг. до н. э.). Время было самое подходящее. На всем Ближнем Востоке люди смутно ощущали, что старые порядки безвозвратно уходят. Жизнь в новых гигантских империях – Ассирии и ее противнике, набирающем мощь Вавилоне, – раздвигала для людей границы мира, технические достижения помогали им лучше контролировать среду обитания. Люди уже не могли смотреть на мир теми же глазами, что их предки, и их религиозные идеи тоже неизбежно должны были измениться. В других частях цивилизованного мира также возникла настоятельная потребность в реформировании древнего язычества. В осевое время архаичные представления уступили место даосизму, конфуцианству, буддизму, индуизму и, наконец, греческому рационализму. Аналогичная тенденция к изменению религиозного сознания наблюдалась и в Иудейском царстве. Но уход старины пробудил на всем Ближнем Востоке от Египта до Месопотамии тоску по идеализированному прошлому. Очень похожим образом девтерономисты представляли себе «золотой век» Израиля – период Исхода и судей; это прошлое было в значительной мере вымыслом, но казалось куда привлекательнее пугающего своей непонятностью настоящего.

Стремясь вернуть прошлое, царь Иосия принял решение восстановить Храм Соломона, который после трех столетий, видимо, серьезно нуждался в ремонте. Во время работ первосвященник Хелкия обнаружил свиток – возможно, он представлял собой часть того библейского текста, который мы знаем как Второзаконие. Когда свиток прочитали перед царем Иосией, тот был глубоко поражен: как следовало из текста, Господь оказывал покровительство евреям вовсе не безусловно, не потому, что раз и навсегда избрал Дом Давидов, – все целиком зависело от соблюдения Закона Моисеева (4 Цар 22; 2 Пар 34), и нельзя было полагаться просто на присутствие Яхве в Храме на горе Сион как на достаточную защиту. Бурная реакция Иосии на содержание свитка показывает, что в те времена Закон не занимал центрального места в религиозной жизни Иудеи. Раньше общественный строй страны опирался на культ Яхве и власть царя, которого почитали как помазанника божия, теперь же ее законом должна была стать Тора, Закон Моисея.

Соответственно, Иосия приступил к реформе, которая, подобно всем реформам такого рода, была попыткой возродить древние добродетели. Прежде всего он созвал всех старейшин Иудеи в Иерусалимский Храм для возобновления Завета с Богом, и те поклялись отринуть чуждых богов и служить одному Яхве. Далее следовало очистить культ от языческих элементов, которые, судя по рассказу Девтерономиста, попадались в Иерусалиме на каждом шагу. Все предметы, относившиеся к поклонению Баалу, Ашере и астральным божествам, были вынесены из города стены в долину Кедрона и там сожжены. В храмовом дворе уничтожили мацевот и жилища проституток – служительниц культа Ашеры:

И осквернил он Тофет, что на долине сыновей Еннома, чтобы никто не проводил сына своего и дочери своей чрез огонь Молоху; и отменил коней, которых ставили цари Иудейские солнцу пред входом в дом Господень … И жертвенники на кровле… которые сделали цари Иудейские, и жертвенники, которые сделал Манассия на обоих дворах дома Господня, разрушил царь, и низверг оттуда… И высоты, которые пред Иерусалимом, направо от Масличной горы, которые устроил Соломон, царь Израилев, Астарте, мерзости Сидонской, и Хамосу, мерзости Моавитской, и Милхому, мерзости Аммонитской, осквернил царь; и изломал статуи, и срубил дубравы, и наполнил место их костями человеческими.

(4 Цар 23:10–14)

В этом подробном перечне актов разрушения есть настораживающая беспощадность. Именно с нее началось то яростное отвращение к «идолопоклонству», которым полны и речи пророков, и книги мудрости, и псалмы. Возможно, древние израильтяне слишком остро ощущали притягательность религиозных символов прошлого, чтобы попросту спокойно отойти от них в сторону, как Будда при реформе древнего язычества Индии. Все-таки «идолопоклонство» – тоже часть религиозных исканий, потому что священное никогда не проявляет себя непосредственно, а всегда воплощается в чем-то ином: в мифах, предметах, зданиях, людях, созданных людьми идеях и учениях. Все символы божественного обречены на несовершенство, так как призваны выразить то, что в принципе не может быть выражено средствами, доступными человеку, что выходит за пределы нашего понимания. Однако, как свидетельствует история религии, с изменением уклада жизни старые святыни теряют силу. Божественное больше не являет себя через них, и они могут даже мешать получению религиозного опыта. Кроме того, люди способны принять символ – будь то камень, дерево или доктрина – за саму священную реальность.

Именно такие изменения происходили в религиозных воззрениях жителей Иудеи при царе Иосии. В течение трех столетий народ Иерусалима получал духовную поддержку от самых разных религиозных символов Ханаана, а теперь все они стали казаться настолько порочными, что превратились в воплощение зла. Так, Иосия и Хелкия уже не могли постичь через мацевот потустороннюю реальность, которую те символизировали, а видели в стоячих камнях лишь непотребство. Возникала напряженность, которая и позже будет проявляться в монотеистических традициях. С особой свирепостью уничтожались отжившие символы на севере, где прежде находилось Израильское царство. Ассирия в это время клонилась к упадку и более не контролировала свою провинцию Самерину. Возможно, действия Иосии были частью попытки возродить объединенное царство Давида, но так или иначе в Самерине его религиозное реформаторство приняло совсем уж дикие и жестокие формы. Иосия разрушил древний жертвенник в Вефиле, который «вероотступник» Иеровоам когда-то сделал царским святилищем Израиля. Мстительный Иосия разбил камни святыни и стер их в прах, а после осквернил баму, для чего выкопал на кладбище неподалеку человеческие кости и сжег их на алтаре. То же самое он проделывал во всех древних святилищах Израиля, а кроме того, убивал там священников и сжигал их кости на их собственных жертвенниках. Насколько же жестокость и фанатизм Иосии далеки от поведения Авраама, чтившего чужие религиозные традиции! Здесь нет и намека на абсолютное уважение к священным правам других, отличающее, как учили пророки, истинных праведников. За этот же дух историки-девтерономисты хвалили Иисуса Навина, безжалостно – так они, во всяком случае, утверждали – истреблявшего во имя Господне предшественников Израиля на земле Ханаана. Увы, со времени Иосии религиозная нетерпимость стала частью духовного климата Иерусалима.