Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер Страница 83

— А Константинополь — такой чудесный город, — говорит он. — Совсем не такой, как Лиссабон. Там даже идут дожди. Огромные прекрасные капли. Как жемчуг. Там и каббалистам хорошо. Там Азия встречается с Европой, два становятся одним, как говаривал твой дядюшка. Помнишь, как он…

Пыль, ночь, монотонный голос Диего веревками опутывают мои мысли. Над головой кружат стервятники, сопровождая нас на пути в Лиссабон. За городскими воротами мы останавливаемся возле Chafariz da Esperanza, Фонтана Надежды, и я окунаю в него голову, мучительно соображая, что за связь существует между Мигелем Рибейру и контрабандистами. Сквозь стекающие по моему лицу струйки воды я смотрю на Диего. Он расчесывает вновь отросшую бороду, уже закрывшую его щеки и подбородок.

— Опрятность — святая обязанность, — напоминает он мне.

Может, и так… Но что определяет его духовную жизнь? Является ли он всего лишь заблудшим евреем, перепуганным созданием, каким-то образом ставшим меньшим, чем человек, готовым к очередному путешествию в земли, где его примут? Станем ли мы все таковыми — персонажами, ограниченными христианской мифологией?

Когда мы подходим к дому, нам навстречу из ворот выбегает малыш Диди Молшо. Он кричит:

— Я нашел его, Бери! Я его нашел!

— Кого?

— Рабби Лосу!

— Где он?! — вопрошаю я.

— В микве. Мурса Беньямин выходит замуж.

— Что… сейчас? Но это должно было случиться завтра. Сейчас далеко за полночь. И к тому же до сих пор суббота!

— Чтобы обвести христиан, свадьбу перенесли на сегодня, — шепчет он.

Вместе мы входим во двор. Там нас встречает отец Карлос. Он, Диди, Диего, Фарид и я стоим возле пня срубленного лимонного дерева.

— Я должен встретиться с рабби Лосой, — говорю я, — чтобы убедиться, что он ничего не имеет против нас. Я скоро вернусь.

Все принимаются, перекрикивая друг друга, отговаривать меня.

— Евреям слишком опасно встречаться на церемониях, — заключает Диего, выражая общее мнение. — Что, если тебя обнаружат христиане?!

Мое недоверие к Лосе столь велико, что я не могу сдержать возражений.

— Даже если и так, — говорю я, — я должен идти. Кроме того, ночью мы ничего не можем сделать с царицей Эсфирь и Зоровавелем. На рассвете я выманю их из укрытий.

Я оставляю друзей и отправляюсь к микве, на свадебный обряд Мурсы Беньямин. Как бездетная вдова, она обязана по закону Левирата выйти замуж за старшего брата своего покойного мужа, если тот сам решает взять ее в жены.

Долговязый мужчина со спрятанным под капюшоном лицом охраняет вход в купальню.

— Я могу войти? — спрашиваю я. — Я друг Мурсы.

— Быстрее.

Лестница освещена настенными факелами. В главной зале собрались свидетели, облаченные в одеяния трепещущей светотени, — мужчины впереди, женщины позади. Но, спускаясь, я замечаю, что чего-то не хватает. Рабби Лоса занимает главное место в трибунале пяти судей. Он вздрагивает, как от ожога, заметив меня. В его злобных глазках отражается страх. Внутри меня поднимается гнев, жаркий и требовательный.

И все же, что происходит? Мурса стоит напротив своего зятя Эфраима. Ее волосы забраны под платок из грубого льна. На ее лице читается отчаяние и безнадежность, руки дрожат.

Между ними на полу стоит черное глиняное блюдо. Халица! Господи, когда же наконец Ты пощадишь детей Своих?

После погрома Эфраим, видимо, отказался от своего намерения жениться. Мы все присутствуем на церемонии, которая освободит его от этой обязанности. Да и Мурса теперь тоже будет свободна.

Но что будет с ней? С небольшим приданым и половиной молодых евреев Лиссабона, превратившихся в золу, ее шансы на обретение заслуженного счастья ничтожно малы.

Эфраим объявляет о своем отказе взять Мурсу в жены тоном обвинителя.

Дрожащим голосом, проглатывая слова, Мурса отвечает на иврите:

— Меайн евами лехаким леахив беисраэль ло аба евами. — Затем повторяет свои слова на португальском, чтобы ее поняли все: — Брат моего мужа отказался основать семью по закону Израиля вместо своего брата и не желает взять меня в жены по закону Левирата. — Тяжелый вздох вырывается из ее груди, когда она умолкает.

— Ты понимаешь ее слова? — спрашивает рабби Лоса Эфраима.

— Да.

Судьи поднимаются. Мурса медленно подходит к Эфраиму, встает перед ним на колени и одной лишь правой рукой принимается развязывать кожаный шнурок, трижды обмотанный вокруг его правой голени. Ее прерывистое дыхание царапает воздух. Как только завязки свободно падают, она приподнимает его ногу и снимает с нее сандалию. Встав, она слегка отклоняется в поисках опоры, и бросает сандалию на землю между Эфраимом и судьями.

Рабби Сабах легонько толкает рабби Лосу локтем под ребра и что-то шепчет ему на ухо: этот вероломный мужлан от страха передо мной забыл свое место на церемонии. Торопливо он говорит Эфраиму:

— Взгляни на слюну, падающую изо рта этой женщины, пока она не достигла земли.

Мурса дрожит, с огромным трудом держась на ногах, и плюет на черное блюдо, символически унижая своего зятя за то, что тот отказывается подарить ей детей.

Эфраим демонстративно подымает сандалию и протягивает ее рабби Лосе, словно бросая ему вызов. Все пятеро судей в один голос произносят:

— Да будет на то Воля Господа, чтобы эта дочь Израиля никогда больше не нуждалась в халице или замужестве по закону Левирата.

Церемония закончена, и Мурса оседает на пол К ней бегут женщины, в то время как рабби Лоса прокладывает себе путь к лестнице. «Все раввины умеют убивать, как шохет! — думаю я. — Это он шантажировал дядиных контрабандистов. Вот почему Господь хотел, чтобы я присутствовал при этой халице!»

Я проталкиваюсь между стоящими в проходе мужчинами и бегу следом за раввином. Выбравшись из купальни, я вижу, как он ковыляет к своему дому. Я догоняю его в считанные секунды. Мои ладони превращаются в кулаки, сжимающие шелк его воротника. Я припираю его к стене дома Самира, говоря:

— Такой великий ученый и раввин из раввинов, как вы, не должен уходить так поспешно.

Он пытается оттолкнуть меня:

— Дай мне пройти, катамит несчастный!

— Вы принимаете меня за Фарида, любимца мужчин, имя которого вы не достойны произносить.

— Ты изобьешь меня прямо на улице, на глазах у всех? — Он оглядывается, чтобы заставить меня думать, будто вокруг уже собралась кучка любопытных.

— Вполне возможно, — отвечаю я. — Мне плевать, что обо мне подумают другие. Но я буду справедлив. Я не стану убивать вас за все ваши преступления против своего народа лишь потому, что вы убили моего дядю.

— Убил твоего дядю? Я?!