Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер Страница 82

Я понимаю, что когда-то наступает такой момент, когда смерть принимается как нечто неизбежное. Мои пальцы, вцепившиеся в запястья фламандца, разжимаются. Я не чувствую ни гнева, ни страха. Лишь отстраненность. Словно я стою у самого себя за спиной и собираюсь развернуться и уйти. Словно дядя зовет меня с другой стороны улицы Святого Петра:

— Берекия, послушай меня! Я здесь, я жду тебя…

Чудовищная боль. Сжимаемая мощными пальцами шея, горящая огнем. Ручейки солоноватой жидкости изо рта фламандца. Меня вновь вернули в мое тело. Мои глаза и губы забрызганы кровью. Его руки, словно раскрывшиеся створки ворот, бессильно падают вдоль тела. С меня сталкивают его тяжесть. В полумраке проявляется лицо Фарида. Он подхватывает меня одной рукой, второй показывая мое имя.

Судорожно глотая воздух, я замечаю кинжал Фарида, вонзенный в шею фламандца.

— Я цел, — показываю я.

— Я убил его, — сообщает он. На сей раз в руках Фарида не чувствуется неуверенности: пальцы устремляются вперед, сжимаясь в кулак, потом разворачиваются ладонью вниз, словно отсекая ветвь от дерева.

Фарид извлекает из тела наемника наши кинжалы, вытирает их о его штаны. Мы не обмениваемся ни жестом, кроме моей благодарности за спасение: что тут скажешь? Мы продолжаем путь к мельницам. У подножия ближайшей на земле навзничь лежит мужчина, пустые водянистые глаза неподвижно уставились на висящий высоко в небе лунный серп. Его шея все еще хранит тепло ушедшей жизни. Я сажусь рядом на корточки, и передо мной предстает знакомое лицо: это охранник Диего, с которым он приходил ко мне.

Я молюсь, чтобы Диего еще не был призван к Господу.

— Ты ничего не слышишь? — жестами спрашивает Фарид. — Я чувствую рядом движение.

— Нет.

Внезапно из-за мельничного колеса выступает Диего. Он одет в тяжелый, отороченный мехом плащ, доходящий ему до щиколоток. Даже в неверном свете луны я вижу, что его лицо блестит от пота.

— Ты жив, — говорю я. — Почему ты не…

— Берекия, они… они пытаются убить всех молотильщиков! — стонет он. — Каждого из нас. Нигде не безопасно. Мы… мы должны…

— Успокойся. Мы убили северянина там, на тропинке.

Диего хватает меня за плечи.

— Этим дело не кончится. Они добрались до твоего дяди, Самсона и Симона, — а теперь взялись за меня. Неужели ты не видишь: вся группа молотильщиков… Мы все!

Я кладу ладони ему на грудь.

— Не беспокойся. Мы знаем, кто это. Дона Менезеш. Она и еще граф Альмирский — они стоят за всем этим. Они наверняка думают, что молотильщики знают о них все, и могут сдать их королевским шпионам.

— Дона Менезеш?! Это невозможно! Она бы никогда…

— Она занималась контрабандой книг вместе с дядей, — говорю я.

— Но она дворянка!

— Тем проще безопасно вывезти из Португалии рукописи на иврите, ты не думаешь?

Диего смотрит куда-то в ночь, словно ответ на мой вопрос кроется где-то за темным горизонтом. Вновь взглянув на меня, он говорит:

— Я не знаю. Я просто никогда не думал… — Его взгляд падает на мертвого охранника. — Фернанду ранил северянина в ногу, но этот златоволосый ублюдок слишком хорошо владел ножом. О, Боже! Мне нельзя возвращаться в Лиссабон.

— То есть, ты намерен ждать здесь до скончания жизни?

— Я не дам им достать меня! Когда тебе на тело начинает капать кипящее масло, это похоже на то, как если бы тебя резали ржавым ножом. Ты станешь молить о том, чтобы твоя жизнь поскорее окончилась. Ты сделаешь что угодно. Я не позволю, чтобы это случилось снова. Никогда. Слышишь меня! Никогда больше!

Неожиданно я вспоминаю уродливый шрам поперек его груди, который я заметил, когда он упал на улице.

— Они устроили тебе pinga? — спрашиваю я.

— В Севилье, — отвечает он, — был один мастер, который умел рисовать картины на теле с помощью кипящего масла и пепла, который он втирал в шрамы. Одной девятнадцатилетней девушке, чье преступление состояло в том, что по пятницам она стелила чистые простыни, он выжег на груди всю сцену Страстей Господних. А она все не умирала. Ее груди превратились в холмы Иерусалима, ее пупок стал сердцем Христа. Это было слишком…

— Диего, послушай. Они точно так же могут послать кого-нибудь за тобой. Куда бы ты ни ушел. В городе будет безопаснее. С людьми, которых ты знаешь.

— Только не дома, — говорит он дрожащим голосом. — Ветер развевает его седые волосы, и я понимаю, что он больше не носит тюрбан: в нас с каждым днем остается все меньше и меньше от евреев. — Они станут искать меня там. А когда узнают, что убийца, которого они послали, мертв, они отправят кого-нибудь еще.

— Я имел в виду, что ты можешь пожить у нас, — говорю я.

Диего смотрит в землю, принимая решение. Но я уже вижу, что он согласен, и спрашиваю:

— Скажи мне сначала, почему ты хотел, чтобы я пришел сюда?

— Берекия, я вспомнил кое-что важное… этот Дом Мигель Рибейру, дворянин, для которого Эсфирь копировала Псалтырь, он неделю назад поссорился с твоим дядей. — Он берет меня за руку, продолжая шепотом: — Твой учитель упоминал об этом на встрече группы. Я навел кое-какие справки и выяснил, что у этого Дома Мигеля здесь неподалеку конюшни. На окраине Бенфики. Я думал послать с тобой своего охранника. Застать его врасплох ночью. Но теперь я не… — Он умолкает, озираясь по сторонам.

— Диего, я знаю об этой ссоре. Мигель поругался с дядей из-за того, что не желал смириться со своим прошлым, с тем, что он еврей. Мне об этом рассказал…

— Не то! Это из-за книги… из-за Псалтыри, которую сделала Эсфирь. Он не хотел платить за нее условленную сумму. Как выяснилось, он угрожал рассказать властям о том, что твои дядя и тетя хранят у себя рукописи на иврите, если он не подарит ему книгу. Теперь я думаю, что он, возможно, связан с доной Менезеш. Между ними должна быть какая-то связь.

— Нет, нет. Дядя послал ему письмо, прося стать перевозчиком, — говорю я.

Фариду в темноте было нелегко читать по губам Диего разговор. Я перевожу ему наш диалог, и он показывает в ответ:

— Но Мигель Рибейру богат. У него достало бы средств заплатить за работу Эсфирь. И он оставил тебе жизнь, когда ты приходил к нему. Он мог убить тебя совершенно безнаказанно.

— Что он тебе говорит?! — требует ответа Диего.

— Что это все чушь.

Молотильщик иронически усмехается и крепко сжимает мою руку.

— Хоть что-то за прошедшую неделю не было чушью? Позволь, я кое-что скажу тебе, мой мальчик. В мире сущем правит отнюдь не логика, о которой ты читал в Каббале.

Диего переступает через тело северянина. Он плюет ему в лицо и бьет его ногой по голове. Затем идет вперед, обливаясь потом, словно груженый тяжестями мул. Наставительным тоном он философствует сам с собой насчет выгоды переезда на Родос или в Константинополь на корабле, отправляющемся через неделю из Фару. Он пустится в путешествие прочь из Лиссабона завтра вечером.