Черное зеркало колдуна - Лариса Капелле Страница 5

И вытащила младшенькую за рукав из отцовских палат, а Настя вслед, даже разрешения тятинькиного не попросила.

«Эх, жизнь жить – не лапти плести! – Думушки заворочались тяжелыми каменьями в голове боярина. – Вот беда-то!»

Самое время с Ромодановскими породниться, они бы по-родственному могли и слово за него шурину царскому, Борису Годунову, замолвить. Милость государева никому не помешает. В этот момент трудоемкий мыслительный процесс прервала боярыня Марфа. Шацкий взглянул на жену и тут же отвернулся. Глаза у той были снова на мокром месте. Небось опять с Настькой плакала, что сватов нет. Сидят дуры-бабы и ревут. Боярин горько вздохнул и с тоской посмотрел на жену.

– Правду Арина рассказывает про то, что вы с Анной задумали? – прямо спросила Марфа.

– Уже доложила, – вздохнул боярин.

– И Настеньку тебе совсем не жалко при живых родителях в монастырь отправлять? – Голос жены предательски зазвенел.

– Так ведь это дело благое… – начал было осторожно Еремей.

– Я тебе благое дело покажу, и думать забудь! Захочет Настя – сама попросится, а нет – не неволь!

Шацкий крякнул, но благоразумно промолчал. С женой, да еще в ярости, он предпочитал не спорить. Марфа выскочила, а Еремей Иванович так и остался сидеть, поглаживая седую бороду. Был он человеком степенным, неторопливым. А что торопиться, это пусть холопы торопятся, а родовитому человеку держать себя уметь надо.

«Эх, Арина, лихоманка тебя побери!» – вздохнул боярин вслух и торопливо оглянулся, не подслушивает ли кто. Потом сам же устыдился. Кого боится! Жениной племянницы, сироты бездомной!

Арина появилась в боярском поместье совсем недавно. Тятенька ее Артемий, деревенский батюшка, еще по весне умер горячкой, матери не стало еще раньше, вот Марфа и решила приютить бедолагу, а кому она еще нужна? Еремей Иванович пытался было про лишний рот слово вставить, но не тут-то было. Марфа заявила, что, мол, ее племянница никого в имении не объест, только польза от нее. Мол, она тятенькой своим грамоте обученная, вот и дочек обучит.

Шацкий помотал возмущенно головой. А на что бабам грамота сдалась, лукавого только тешить! Жена должна в рот мужу смотреть и уму мужниному удивляться! Мало ли чему книги научить могут! Сам Еремей Иванович в грамоте силен не был, для книг был у него подьячий Федор Толоконников, да и сама Марфа.

«Ну и характер у Арины! Много воли ей дали! Да и Марфа совсем стыд потеряла! Мужу перечить вздумала! Если бабы начнут заправлять, то конец придет Руси!»

От таких мыслей стало даже приятнее, спокойнее, что ли. Боярин даже плечи расправил и озираться перестал. Внезапно вспомнил дело, беспокоившее всю неделю, и снова приуныл. Все пошло кувырком. Наверное, не случайно дела стали страшные твориться на Москве. Сатанинские… Подумал и осенил себя крестным знамением, на всякий случай. Вспомнил молодого писаря, найденного замученным, да так, что живого места на теле не осталось. Сроду на Москве таких бесовских дел не водилось. Ну порежут кого по пьяни или по злому умыслу, на дыбу вздернут злодея, но потом его же на погост отвезут и за упокой души помолятся. Но чтоб такая лютая смерть – не было такого! На Руси жили просто, без затей, а какая богобоязненная душа такое сотворит?! Убитого писаря он знал. Звали его Иван Хлопонин, и был он из сыновей боярских. С отцом его, Василием, вместе на Литву ходили. Да только как Василия не стало, вдова его поиздержалась, да и по нынешним временам особенно не размахнешься. Поэтому и пристроили родственники старшего на воинскую, а среднего, Ивана, на государственную службу. Хотя Ванька был только на чужую работу глядеть горазд. Ни усердия, ни старания в хлопонинском отпрыске не было, одна печаль-забота тревожила молодца – как бы погулять, попировать да за красными девицами поволочиться.

А вчера ключница Агафья с рынка новости принесла, что стражники на Дмитровской дороге нашли бездыханное тело дружка хлопонинского – Фомы Снегирева, из богатой купеческой семьи. Агафья бубнила своим заупокойным голосом, что, мол, кровищи натекло ужас, и еще подробности, от которых живот наизнанку выворачивало, а глаза горели блеском то ли страха, то ли неясного торжества. Совсем стало непонятно. Вначале все на Фому думали, мол, по пьянке сотоварища порешил. Ан нет, получалось, что не он. Их с Ванькой водой было не разлить, два сапога пара: ветреники и бездельники. Только за что им такую лютую смерть? Как ни думал боярин, придумать не мог. Один ответ: козни лукавого.

Хотя что о других печалиться, самому бы выкрутиться. Шацкий вздохнул и вернулся к тому, что занимало его с утра. Да только мысли умные в голову приходить не спешили.

«Надо бы с Никифором посоветоваться», – подумал он и с облегчением вздохнул. Хорошая мысль, Никифору Толоконникову, своему управляющему, Еремей Иванович доверял. Да еще удивлялся, что такого большого ума человек служит такой сошке, как он. Запросто мог стать подьячим, да таким, к которому проситель меньше чем с гривенником и не совался бы. Нет же, сидит в его затхлом поместье и управляет тремя деревеньками, данными Шацким в кормление. Хотя только благодаря Толоконникову хозяйство не приходило в упадок. Деревеньки были справными. Смерды к более богатым соседям и не думали перебегать. Зачем бегать, если и у себя хорошо живется. Умел Толоконников так дело справить, что подати холопам были не в тягость. Так что Никифор плохого посоветовать не мог.