Приз - Полина Дашкова

Свет фар едва пробивал душную ночную тьму. Заброшеннаябетонка тянулась через густой смешанный лес. Плиты раскрошились, сквозь щелипроросла трава, вздулись корни столетних дубов и елей, такие крупные и крепкие,что тяжелый, набитый людьми грузовичок «Газель» подпрыгивал и трясся.

Кончалось лето 2002 года, самое жаркое и засушливое запоследние сто пятьдесят лет. Горел торф на болотах. Над огромным пространствомот Архангельска до Краснодара небо стало мутным, молочно-розовым. Днем матовоевишневое солнце просвечивало сквозь марево, как зрачок циклопа. Ночью лунныйдиск казался маленьким рваным облаком. Слезились глаза, першило в горле, итрезвые шатались, как пьяные.

Водитель грузовичка был человек опытный, но еле справлялся суправлением. Много лет по старой бетонке никто не ездил. Она змеей проползаласквозь лес и упиралась в пустоту, оставшуюся от железных ворот и обозначенную двумяобломками столбов, из которых торчали щупальца ржавой арматуры. Дальше дорогастановилась шире, лучше, сохранилось асфальтовое покрытие, тоже очень старое,но достаточно крепкое.

Метрах в двадцати от въезда высилась одинокая фигурадевочки-физкультурницы в пышных коротких шароварах, в футболке и пионерскомгалстуке. Она стояла здесь на цыпочках больше пятидесяти лет, пытаясь закинутьсвой облупленный мяч в несуществующую корзинку. От ее братьев и сестер,пионеров и пионерок с книжками, веслами, горнами и барабанами, остались толькообломки. Кое-где на заброшенной территории бывшего пионерлагеря «Маяк» белели внекошеной траве то голова с отбитым носом, то кусок беспалой руки, то нога вноске и тапочке.

Из пяти деревянных корпусов сохранилось три. Остались гнилыефрагменты забора, отделявшие территорию от песчаного берега реки Кубрь, иржавые клочья колючей проволоки. Пятнадцать лет назад последний директорпионерлагеря распорядился обтянуть забор колючкой, чтобы дети самовольно небегали купаться. Здесь до сих пор был чудесный пляж, чистый и совершенно дикий.Уцелело небольшое каменное здание, в котором когда-то размещались кухня истоловая. Окна выбиты, рамы выломаны, двери сняты с петель.

Грузовичок, прощупывая фарами темноту, медленно свернул набоковую аллею, пересек квадратную площадку, на которой когда-то проходилипионерские линейки, и остановился у здания столовой. Мотор затих. Из кабинывыскочили двое молодых людей. Водитель был почти на голову выше и заметнокрепче пассажира. Несмотря на жаркую ночь, оба в плотных камуфляжных куртках. Ксвету фар прибавился свет двух мощных ручных фонарей.

— Все, Лезвие, прибыли, — тихо сказал пассажир и, повесивсвой фонарь на шею, закурил.

Водитель обошел машину, открыл кузов, запертый снаружи.

— Подъем! — рявкнул он, полоснув фонарем по нутру кузова. —Миха, Серый, вы спите, что ли?

— Тут уснешь, в такой вони, — ответил из глубины кузовамолодой веселый голос.

— Ты чего пихаешься? — заныл другой голос, хриплый ибольной. — Убери свет, прямо в глаза, блин, и так ничего не видно!

После короткой возни и вялой, сонной перебранки из кузовавылезло пять человек. Двое молодых, в камуфляже, с фонарями, — Миха и Серый,трое постарше, в грязном тряпье, — безымянные бомжи. Один, самый старший, неудержался на ногах, опустился на четвереньки, тут же получил от крепкого Михинесколько ударов тяжелым ботинком и завыл дурным голосом.

— Хорош учить, покалечишь, — произнес невысокий человек,который приехал в кабине и никак не участвовал в процедуре извлечения из кузоватрех сонных бомжей.

— Ты бы, Шама, посидел в их вони без противогаза, —огрызнулся Серый и поднял бомжа на ноги, вздернув за шиворот.

— Ничего, здесь воздух свежий, продышишься, — утешил Серогочеловек по прозвищу Шаман и обратился к бомжам вполне вежливо, даже приветливо:— Значит, так, мужики, сейчас все грузим быстро, но очень аккуратно. Грузценный.

— Мы вам доверяем, — с ленивым смешком добавил водитель покличке Лезвие.

— Так чего грузим-то? — поинтересовался самый бойкий из трехоборванцев.

— Не твое собачье дело, — ответил Миха и слегка подтолкнулбомжа к черному дверному проему бывшей пионерской кухни.

Пятеро исчезли во мраке.

На улице у грузовичка остались Лезвие и Шама.

— Может, зря мы этих трех вонючек взяли? — спросил Лезвие,прикуривая. — Вполне могли бы сами справиться.

— На фига надрываться? Железо тяжелое, и вообще, пустьпоработают напоследок, хоть какая-то польза от вонючек. — Шама потянулся, мягкохрустнув суставами. — Ты сам предложил их взять. Что же теперь?

— Теперь я думаю, что совсем не обязательно было перевозитьжелезо. Место отличное, надежное, где мы еще такое найдем?

— Перестань. Отсюда до свалки всего пять километров. Свалкагорит, рядом торфяники, при такой жаре огонь может перекинуться сюда, иначнется салют, от нашего железа только шкварки останутся.

— А вонючки?

— Что вонючки? С ними будет, как обычно. Ладно, пойду,искупаюсь. — Шаман потянулся и покрутил головой, разминая шею.

— Иди. Я вообще не понимаю, зачем ты с нами поперся? Нецарское это дело, Шама. Тебе пора отвыкать от черной работы. И рисковать тебенельзя, особенно сейчас, — сказал Лезвие.

— Мне надо встряхнуться, а то закисаю. Риск бодрит, без негоскучно. Ладно, если что, свистнешь.

Крепкая невысокая фигура бесшумно растворилась в темноте. Избывшей кухни слышались голоса, тяжелый хриплый кашель. Бомжи, скрючившись,вынесли толстый брезентовый сверток, метра полтора длиной и, тихо матерясь,бережно загрузили его в кузов грузовичка. Всего таких свертков было шесть.Затем, после перекура и нескольких глотков водки, они принялись грузить ящикиБомжи очень старались. Им было обещано, что после погрузки их не толькоотпустят, но и денег дадут.

Шама разделся на пустом песчаном пляже. Фонарь свой онпогасил. Глаза привыкли к темноте, к тому же лунный свет сумел просочитьсясквозь плотное марево. Реку пересекла зыбкая жемчужная дорожка. Шаман осторожноступил на эту дорожку, сделал несколько шагов по илистому дну. Вода была теплойи мягкой. Из-за жары молчали ночные птицы и лягушки. Казалось, лес умер, тактихо было вокруг. Голоса и грохот погрузки едва долетали сюда и звучали мягко,почти музыкально.