Осколки ледяной души - Галина Владимировна Романова Страница 5

Только эти картины их прежнего семейного счастья жутко все портили. Да еще нечаянная встреча двухмесячной давности, — после которой ее жизнь снова резко дала по тормозам, и Татьяна опять принялась жутко переживать. Дни вдруг стали длинными-предлинными, пустыми-препустыми и такими промозгло-холодными, что изо всех сил хотелось, чтобы поскорее наступил вечер и можно было залезть под теплое одеяло и уснуть, и забыться…

«Забудешься тут, — со злостью подумала Татьяна, запахивая халат. — Забудешься, как же, когда эта до невозможности неблагополучная женщина орет, не унимаясь».

Отдернув штору, Татьяна щелкнула дверным шпингалетом и, зябко съежившись, вышла на балкон.

Ночное сентябрьское небо распласталось над миром огромным решетом, просеивая неясно мигающий звездный свет. Татьяна снова воровато опустила взгляд на балконные перила и в который раз за сегодняшний вечер тяжело и протяжно вздохнула.

Со звездами тоже была просто беда. С ними, этими сентябрьскими звездами, было связано рождение Иришки, и ночные прогулки с ней, ревущей, по городу, и жадные поцелуи под тополем во дворе, когда дочка наконец-то засыпала, и мечты, мечты, мечты…

— Сволочи!!! Наглые, бесстыжие сволочи!!! — заходилась внизу под балконами Надежда Ивановна. — Награбили денег-то, накупили машин и ставят их где попало, чтобы вы сдохли, скоты!!!

Татьяна струхнула. Точно, ее «Мазда» в неположенном месте стоит. Вот ведь беда…

Она подошла к перилам и, ухватившись за них обеими руками, свесилась вниз. С четвертого этажа ей было отлично видно, что происходило там, внизу. Многие годы жильцы бились за то, чтобы их двор был уютным и ухоженным, что подразумевало под собой и асфальт вместо крупной щебенки, и чернозем для газонов, и качели, и освещение в ночное время суток. Приходилось обивать пороги, писать жалобы, создавать рабочие комиссии. Но оно того стоило. И тротуары у них имелись, и бордюрный камень каждую весну белился, и парковочная стоянка подметалась, и все четыре фонарных столба дружно освещали бетонный колодец их двора.

Горел свет и сейчас. И в этом свете металась тучная Надежда Ивановна, пытаясь изгнать из-под своих окон легковую машину. Металась и сквернословила. Любимый байковый халат Надежды Ивановны, который Татьяна помнила столько, сколько жила здесь, и который был таким же неотъемлемым атрибутом их двора, как и четыре фонарных столба, вопреки обыкновению, не был застегнут. Его полы развевались, подобно флагу флибустьерского корабля, выставляя на всеобщее обозрение белую ночную рубашку. Конфуз… — Убирайтесь, мрази!!! — заходилась бедная женщина и снова и снова наскакивала на автомобиль. — Убирайтесь, или я милицию вызову!!!

Тут водительская дверь открылась, и оттуда наружу выбрался мужчина. Был он высоким, абсолютно лысым и одет во все черное. Черный свитер, черные штаны, черные ботинки, а носки белые. Эти носки почему-то бросились Татьяне в глаза. То ли они резко контрастировали с черным туалетом своего обладателя, то ли отлично сочетались по цвету с ночной сорочкой Надежды Ивановны, но их Татьяна запомнила отчетливо.

— Заткнись, мамаша, достала уже! — достаточно громко проговорил мужчина и подошел к Надежде Ивановне почти вплотную. — Чего тебе надо, я не понял?!

— Убирайтесь! — взвизгнула Надежда Ивановна и попятилась, ухватившись за сердце. — Я сейчас милицию вызову!

— Я сам себе милиция, дура! — слегка повысив голос, ответил он ей и достал что-то из заднего кармана брюк. — На, гляди! Нет, ну надо, а?! Кто бы мог подумать, что мне придется это делать!..

Надежда Ивановна выдернула у мужчины из рук не видимый Татьяне предмет и начала его внимательно рассматривать.

Наверное, это было удостоверение соответствующих служб, потому как Надежда Ивановна заметно сникла. Она вернула документ владельцу, обошла несколько раз вокруг машины и, повернувшись к малому в черной одежде и белых носках, снова взвилась:

— А где это видано, чтобы милиция на таких машинах ездила, да еще без формы, да в такое то время… Врешь ты, аферист!!!

И вот тут этот аферист ухватил Надежду Ивановну под пухлую руку и достаточно грубо потащил в подъезд.

— Чтоб ты сдох, гадина!!! — снова завизжала Надежда Ивановна, но вскоре ее голос стих за подъездной дверью, бешеный стук которой гулким эхом проскакал от первого до восьмого этажа.

За балконной перегородкой соседней квартиры тихо охнули. И следом голос Софьи Андреевны, генеральской вдовы, доживающей свой век в квартире добрых племянников, проговорил:

— Беда будет, ой беда будет, Танюша…

— Почему? — без интереса отозвалась Татьяна.

Скрывать свое присутствие она не стала, Софья Андреевна обладала уникальными для ее лет слухом и наблюдательностью. Раз обратилась к ней по имени, значит, слышала, как она выходила на балкон и вздыхала тяжело, глядя на звезды.

— Нельзя никому смерти желать, на себя накличешь, — скороговоркой пробормотала Софья Андреевна.

— Да она, Надька-то эта оглашенная, всю жизнь была бусорь бусорью! — громко фыркнула сверху тетя Галя.

Шум во дворе, оказывается, привлек внимание многих. Татьяна быстро пробежалась взглядом по балконам. Да, в самом деле. В двух домах напротив свешивались через перила любопытные. В их доме этажом ниже тоже еще кто-то маячил.

— Устроила представление, дура! — снова возмутилась тетя Галя с пятого этажа. — Ну, стоит себе машина и пускай себе стоит. Ей-то что?! До всего бабе дело есть. Ну, все и всегда! Даже к моей кошке привязалась недавно. Злая и противная она баба, тьфу…

Тетя Галя умолкла, и через мгновение наверху громыхнула балконная дверь.

Ушла.

С балконов из дома напротив тоже постепенно рассосалась любопытствующая публика. Потом кто-то вышел из дома напротив, громыхнув дверью. Сел в машину и уехал. И минуты через две-три остались лишь Татьяна и Софья Андреевна.

— Не выходит чего-то, — произнесла Софья Андреевна из-за перегородки. — Не обидел бы ее, Танюша!

— Да ну… — пробормотала та в ответ и еще раз обежала глазами все окна и балконы близлежащих многоэтажек, зевнула и собралась уже было уходить, когда дверь их подъезда снова громко хлопнула.

— Смотри, Танюша, выходит, выходит! — азартно зашептала Софья Андреевна. — Чего-то руки вытирает платком, Танюша! Ой, чует мое сердце беду! Ох, чует…

И вот надо было ей снова подойти к перилам и перевеситься через них, пойдя на поводу у собственного алчного любопытства и неугомонной вдовствующей генеральши. Надо же было…

Малый и в самом деле вытирал пальцы платком. В самом деле вытирал и при этом оглядывался. Не по-хорошему оглядывался, опасливо. А потом вдруг вскинул голову кверху и увидел ее. Ей бы отпрянуть, спрятаться в темноте балконной ниши и дело с концом. А она нет! Стоит себе, свесившись с перил, и смотрит на незнакомца. Она на него, а он на нее. На какой-то момент Татьяне даже показалось, что глаза у него такие же черные, как и его одежда, и еще, может, душа такая же черная. Но это все глупости были, мимолетное заблуждение. С высоты четвертого этажа она, конечно же, не могла ничего такого рассмотреть. Вот машину рассмотрела хорошо: светло-бежевая «четверка» с тонированными стеклами, длиннющей антенной на багажнике и номером из трех восьмерок.