Большое зло и мелкие пакости - Татьяна Устинова

Толпа, высыпавшая на школьный двор и разом заполнившая его,была довольно многочисленной. Бывшие выпускники еще что-то договаривали другдругу, курили и хохотали. Жидкий свет уличных фонарей разгонял темноту только ссередины асфальтового пятачка, на котором толпился народ, а за чахлымикустиками живой изгороди, которую с маниакальным упорством пыталась выраститьбессменная “ботаничка”, колыхалась плотная мартовская темень. Школа сверхудонизу сияла непривычными для этого часа огнями, но они не разгоняли, ауплотняли окружающую тьму.

Можно работать. Никто ничего не заметит.

Пистолет лежал в ладони легко и удобно. Кожа чувствовалапривычные шероховатости металла, и это было как бы знаком того, что работабудет сделана хорошо.

Еще секунд сорок. Пусть с крыльца спустятся все, кто тамзастрял. Чем больше народу, тем лучше, удобнее.

У ворот много машин. Это тоже неплохо. Декорации должны бытькак можно более значительными, тогда они отвлекают на себя внимание, и самодействие уже мало кого интересует.

Водитель “Мерседеса”, который был припаркован ближе всех,запустил двигатель, очевидно, заметив хозяина.

Значит, осталось совсем немного.

Раз. Два. Три…

— Ну что? Ты уезжаешь или остаешься?

— Как остаешься? А что, кто-нибудь остается?

— Ну конечно! Только что договаривались в бар пойти,посидеть еще немного. Время-то…

— Ребята, ну что мы решили?

— Дин, ты с нами или уезжаешь?

— Я даже не знаю, я домой собиралась…

— Вовка, а ты?

— А Димка Лазаренко где?.. Он тоже вроде собирался!

…шесть, семь, восемь…

До десяти.

Помешал резкий, неучтенный в плане операции звук.

За спиной затормозила машина, хлопнула дверь, и пришлосьоглянуться, чтобы посмотреть, что происходит.

Широкозадая и кургузая “Тойота” остановилась прямо посредипроезжей части. Пассажирская дверь распахнулась, из нее деловито выбиралсямальчишка. Кто-то руководил им с водительской стороны, из-за машины не быловидно, кто именно.

— Федор, не беги через дорогу! Сначала посмотри! Не спеши,ты слышишь меня или нет?!

— Да я ее уже вижу!

— Где?

— Вон она! Мама! Ма-ам!

— Федор, я здесь!

Так. Этого не должно быть. Никаких детей тут быть не должно.Сейчас он побежит, и вся работа сорвется, а второго такого случая может непредставиться.

Сейчас.

Пистолет как будто потяжелел в руке. И стал очень горячим.

— Так что, ребята? Кто куда идет?

— Да мы вот собираемся…

— Дмитрий Юрьевич, спасибо вам большое за то, что вы нашливремя…

Выстрел был почти неслышен — резкий хлопок, и только. Расчетбыл правильный. Никто ничего не понял. И все-таки в последний момент помешалэтот чертов мальчишка. Рука дрогнула, не подчиняясь.

— Ма-ам!

Толпа внезапно как-то странно шарахнулась, подалась куда-то,и в ее сердцевине начал закручиваться вопль. И в этот вопль, как в центрсмерча, стало затягивать все — смех, говор, урчание двигателей, припадочныеморгания фонаря на столбе… И от “Мерседеса” уже кто-то бежал, на ходу доставаяпистолет, и вопль перерос в визг, и люди бросились врассыпную, как прибомбежке.

Только одна скрюченная фигура осталась на освещенномасфальтовом пятачке.

Вокруг нее растекалась черная лужа, и ей некуда и незачембыло бежать.

* * *

Коридор все сужался, и стены наваливались, мешая дышать.Пыльная и сухая труба, по которой скользила рука, становилась все горячее, истрашно было, что в темноте рука может наткнуться на что-то еще, кроме этойтрубы, но невозможно было убрать руку, оторваться от горячей металлическойтвердости. Тогда не осталось бы ничего, что пока еще сдерживало панику, скрученнуюв тугую и колкую спираль где-то ниже горла. Если дать ей развернуться, онавыхлестнет наружу, ударит, проткнет насквозь, и тогда — все. Конец.

Нужно дойти. Осталось совсем немного. Нет. Это вранье. Никтоне знает, много ли еще осталось, но выхода нет, все равно нужно дойти.

А если уже некуда идти? А если стены надвинутся так, чтопридется ползти, задевая черепом за каменный потолок, а потом уже будет невыбраться? И кончится воздух, и жаркая темнота вползет в голову, в легкие ипожрет то прохладное и свободное, что там еще осталось?! А осталось там совсемнемного. Возвращаться нельзя. И нельзя посмотреть назад.

Пот тек по лбу, скатывался за воротник и противно высыхал заухом.

Нет. Не дойти. Стены все ближе, воздуха все меньше, трубавсе горячей, волосы скользят по близкому душному потолку.

Сейчас ударит развернувшаяся спираль паники, и тогда — все.

Зачем, зачем?! Как все бессмысленно, и как все глупо!

Плечи одновременно коснулись стен, трясущаяся рука внезапнонащупала что-то странное, явно не металлическое, высохшее, но бывшее когда-тоживым, как скальп индейца, и паника наконец ударила.

Крик сгустился из черной духоты, а вовсе не был порождениемизмученных горящих легких. Крик толкнулся в уши, проткнул их насквозь, ворвалсяв мозг и затопил его до краев.

Какое-то время крик существовал как будто сам по себе,снаружи, а потом он оборвался.

И тогда стало еще страшнее.

За три часа до происшествия

— И чего тебя туда несет? — Алина качала ногой, облитойчерной тканью колготок. Нога была хороша. Колготки — “Омса, серия велюр” — тоженичего. Офисная юбка — все как полагается, английский кашемир до серединыколена — на этот раз была легкомысленно задрана и открывала ровную, розовуюдаже под чернилами колготок гладкость Алининого бедра. Время от времени,стряхивая пепел с невиданной тонкости пахитоски, Алина с удовольствиемпосматривала на собственную качающуюся ногу.

— Ну что ты там будешь делать? Встреча одноклассников! За какимчертом они тебе сдались, эти одноклассники! Чего ты там не видала?!

Маруся укладывала волосы феном перед раздвижнымтрехстворчатым зеркалом и от нетерпения мотала головой, отцепляя от волоспостоянно путавшуюся в них щетку. Из одежды на ней были только трусы, а всеостальное еще предстояло найти, напялить, оценить, одобрить или отвергнуть.